Лорен явно понимала, что боролась за право обладать Яго и победила. Теперь он был полностью ее, и ей доставляло ощутимое удовольствие делиться им лишь понемногу – даже доля Алекс была нормирована. Рут чувствовала, что ее собственная болезнь и немощь дали Лорен больше свободы, и она смогла выйти на авансцену. Рут довольствовалась тем, что притаилась за кулисами, пытаясь сделать себя настолько маленькой и жалкой, насколько это возможно, потому что она знала, что изначальная связь, которую она имела с Яго – цена его существования, – всегда будет грузом на душе Лорен.

Адам был на грани. В течение нескольких недель в больнице он с тоской говорил о том моменте, когда Рут будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы вернуться домой, и они снова смогут жить как пара после всех месяцев разлуки. Но Рут жаждала тишины и уединения. Большую часть времени она читала, писала, рисовала или гуляла одна у реки. Он все время говорил ей, что любит ее, но не был уверен, есть ли у них будущее. И она не могла ему ответить; вопрос был слишком важным, слишком сложным.

По правде говоря, Рут все еще оправлялась от рождения Яго и долгой болезни. Не было слов, чтобы описать адскую смесь чувств, поэтому она не могла никому их объяснить. Время от времени галлюцинации возвращали ее в залитую кровью родильную комнату. Она была прикована к операционному столу, и люди в масках и халатах резали ее, вонзали пластик в горло, пока ее рвало и мучило. После тяжелых воспоминаний она восстанавливалась часами. Ее физическое состояние улучшилось, но она еще не смирилась с необратимым возвращением к менопаузе. Ночная потливость, провалы в памяти и перепады настроения будут продолжаться год, предупреждали врачи, может быть, дольше.

Она избегала зеркал все время, пока находилась в больнице, а когда вернулась домой, ей пришлось набраться храбрости, прежде чем впервые столкнуться со своим отражением. Она выглядела старше пятидесяти пяти, то есть старше, чем умудрялись казаться большинство состоятельных женщин ее возраста в Лондоне. Седовато-каштановые волосы обрамляли худое измученное лицо, а на верхней губе виднелся пушок; ее грудь и живот были подобны пустым контейнерам, сделанным из тонкого материала, который не вел себя должным образом; кожа была тонкой и мраморной, местами с сетью лопнувших капилляров. Толстый широкий шрам пересекал нижнюю часть живота, отмечая место, откуда сначала достали Яго, а затем и ее матку. Бедра обвисли от недостатка упражнений, а волосы на лобке побелели, как будто мучения последних месяцев довели их до седины.

Год назад она смотрела бы на это измученное заботой тело чужими глазами и дрожала бы от отвращения и ненависти к себе. Она бы привела себя в порядок, тратя время и деньги на все более частые процедуры. Это все еще было возможно. Вернуться к Лоренцо, вколоть ботокс и филлеры, снова накачать себя гормонами, представить, что она еще может родить. Но какой в этом смысл? Год ее повторного оплодотворения и омоложения был средством для достижения цели: рождения Яго; но в процессе она поняла, что назад уже нельзя. Это был путь к самоуничтожению, к суррогатной жизни, и шла бы она по нему, руководствуясь лишь никчемным тщеславием. Теперь, глядя на себя, она чувствовала смесь беспокойства и глубокого признания. Это тело было сморщенным и изрезанным боевыми шрамами, но оно было только ее. Замаскировать это значило бы отрицать, кто она такая, через что прошла и чего достигла. Ей пришлось забыть об ожиданиях других, о тех условностях, которые сопровождали ее всю жизнь, чтобы понять, какая она на самом деле. Пока еще не упущено время.

Она часто думала о Рут Яго, девушке, которая бесстрашно карабкалась по деревьям, бежала, как ветер, и повелевала волнами на пляже Марасион. Ее первичное “я”, не ограниченное менструацией, беременностью и родами, до того как фертильность накрыла ее своим огромным алым плащом, прежде чем все остальные “я” – студентка, жена, сотрудница, мать – взяли верх. Теперь, когда она, иссохшая от эстрогена, изо всех сил пыталась сориентироваться в новой жизни, какой она могла бы прожить следующие сорок лет, ей нужно было вернуть это юное создание, любопытное, честное, андрогинное и свободное, которое некогда было счастливо быть собой и жить для себя. Она все еще где-то там, сидит на линии прилива, ища в водорослях ракушки и агатовые камешки. Она ждет, пока ее найдут.

Примечания