– Вернись, – слышу я собственный шепот. – Вернись.

Когда я поднимаю голову, солнце почти село и через открытую дверь льется приятная прохлада. Парень с ресепшена наверняка меня слышал, но проверять не пошел. Не могу его осуждать. Я бы тоже не пошла.

Я заставляю себя подняться на ноги. Вытираю краешком одеяла сопли и слезы. Я могу сколько угодно биться в истерике, но в конечном счете придется собраться. Собраться и самостоятельно найти все ответы. Я делала это много лет. Справлюсь и в этот раз.

Я вычищаю ковер от осколков зеркала. Собираю самые крупные обломки тумбочки и выбрасываю их в мусорное ведро у двери. Вешаю полотенца на штангу для душевой занавески, чтобы быстрее высохли. Умываюсь холодной водой, чтобы с щек ушла краснота, и заправляю завитые волосы за уши, чтобы вернуть себе сколько-нибудь приличный вид.

Прежде чем уйти, я оглядываю номер в последний раз. Нужно будет зайти на ресепшн и извиниться. Но тут что-то привлекает мое внимание. Из перевернутой вверх обложкой Библии выглядывает нечто белое и квадратное. Это не мамин снимок на фоне Фэрхейвена – его я забрала с собой, когда уезжала из Калхуна, – и не деньги, которые я ей оставила. Это что-то другое.

Я сажусь на корточки, привалившись спиной к кровати, и поднимаю загадочный предмет. Это конверт. «Марго» – написано на нем от руки неровным, дрожащим почерком, так не похожим на бабушкин.

Я озираюсь по сторонам, оглядываю учиненные мной разрушения и сглатываю подкативший к горлу горячий комок стыда. Она оставила мне записку. Это не искупает того, что она сделала. И все-таки она мне что-то оставила.

Внутри лежит фотография. Мама и Кэтрин стоят на крыльце Фэрхейвена по бокам от бабушки. Одна из них, с длинными распущенными волосами, одета в шорты и футболку. На другой простое платье в широкую полоску. У меня перехватывает дыхание: у девочки в платье выскоблено лицо, да так сильно, что фотография процарапана насквозь.

Девочка, стоящая по другую руку от бабушки, смотрит на сестру со свирепым выражением, которое я хорошо знаю по себе. Видимо, это мама. Мама из дневника Кэтрин, которая выскабливала лицо сестры с фотографий и сохранила эту, потому что ничуть не жалела о содеянном.

Вот только… Я приглядываюсь к фотографии. Я знаю мамино лицо лучше своего собственного. И это не оно. Отличие минимальное, но есть. Родинка не с той стороны, другая линия роста волос.

У меня пересыхает во рту. Это не мама. Это Кэтрин. Выходит, девочка с выскобленным лицом – это Джозефина.

Все встает на места. Каждое слово из дневника было написано ею. Каждая крупица вины и страха принадлежала ей. Это Кэтрин портила ее фотографии. Это Кэтрин сломала маме руку, а не наоборот.

Дрожащими пальцами я снова открываю конверт и достаю остальное содержимое. Несколько тонких знакомых листов. Рваные края, аккуратно выведенные буквы между строк Писания. Это вырванные страницы из фэрхейвенской Библии. Той, что, как я думала, принадлежала Кэтрин.

Я раскладываю страницы на ковре. Остальную часть дневника мама оставила в своей старой комнате. А эту увезла с собой. Она забрала на память Библию сестры, а из своей вырвала эти страницы. Что такого она хотела сохранить?

Я делаю глубокий вдох и начинаю читать.