Двадцать пять

Я добираюсь до фермы с последними лучами солнца. Фотография с мамой и Кэтрин лежит в кармане платья. На проезде пусто, так что я сажусь на заднее крыльцо и жду. Бабушка скоро вернется. Время тянется невыносимо медленно; я думаю о Джо и Кэтрин. Думаю о себе – девочке без отца. Девочке, которая появилась в животе матери сама по себе. Ребенок без твоего согласия? Больше того – без твоего ведома? Я бы тоже поехала на аборт. И не факт, что передумала бы.

Вдали ярко светятся окна Миллеров, и чем дольше я смотрю на них, тем сильнее у меня сжимается сердце. Это случилось с Тесс. Что бы ни было причиной, оно коснулось не только нашей семьи. Это беда не только Нильсенов.

До меня доносится скрежет, шум двигателя. Бабушка. Но она едет не по шоссе. Фары бьют мне в глаза со стороны дороги, ведущей от Миллеров вдоль окраины фермы. Нахмурившись, я поднимаюсь на ноги. Может быть, она завезла Тесс домой после приема. Или заехала, чтобы помочь ей поговорить с родителями. Может, она в кои-то веки сделала что-то хорошее.

Я жду. Пикап объезжает дом и останавливается на обычном месте, с торца. Двигатель глохнет, фары гаснут. Я слышу, как хлопает дверь и бабушка бормочет что-то себе под нос.

– Привет, – говорю я. В глубине души я надеюсь, что я ее напугала.

Пауза. Бабушка появляется из-за угла с туфлями в руке. В сумерках узор на ее платье кажется темнее. Я моргаю, привыкая к темноте.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

– Ничего. Жду тебя.

Она проходит мимо меня, распахивает сетчатую дверь с такой силой, что та врезается в стену. Заходит в кухню и бросает туфли в углу. Я в замешательстве смотрю, как она склоняется над раковиной и моет руки в темноте, не включая свет. Я не отваживаюсь сделать это за нее. Если она не стала включать свет, значит, у нее были на то причины, а мне нужно расположить ее к себе, прежде чем начать задавать вопросы.

– Мы не станем обсуждать тот факт, что ты сбежала с приема бог знает куда, – произносит она, перекрикивая шум воды. Произносит так, словно мне следует быть за это благодарной, первой же фразой делает меня своей должницей. И хотя я это прекрасно понимаю, я с трудом подавляю прилив признательности.

– Как великодушно.

– Не ерничай, Марго.

Я игнорирую ее замечание.

– Тесс беременна. Так же, как мама была беременна мной. И ты это знаешь.

Она вытирается полотенцем для посуды, висящим на ручке духовки, и, скрестив руки на груди, поворачивается ко мне. Ее волосы чем-то испачканы на висках, но чем – без света не разглядеть.

– Ты начинаешь с неверной предпосылки.

На этот раз я не могу удержаться от смеха. Это какой-то цирк. Мы не на дебатах. Это моя жизнь, это происходит со мной, с погибшей девушкой и с Тесс, и я не позволю ей уходить от разговора.