Дара ждала, что он обернётся человеком, но Дедушка оставался в зверином своём обличье, хотя явно желал что-то сказать. Уже придумал, какую плату потребовать?

– Чего ты хочешь? – угрюмо спросила Дара.

Морда зверя оказалась совсем близко, но нельзя было ничего по ней прочесть.

– Я не понимаю…

Медведь пробурчал что-то невнятное и перевёл взгляд на соседний берег.

– Там Рдзения, верно? – догадалась Дара. – Да, я помню: найти деревню Гняздец, расколдовать Милоша…

Оборотень не издал ни звука, развернулся и молча стал подниматься по склону.

С тревогой Дара смотрела ему вслед.

Сердцем она почувствовала, что однажды волхв потребует плату, и тем больше её напугало, что теперь он уходил, ничего не попросив. Значит, цена окажется немалой. Такой, какую она пока не в силах заплатить.

Медведь забрался наверх, и, когда Дара уже собралась идти дальше, вниз скатилось что-то крошечное и серое. Старое яйцо, из которого так и не вылупился по весне птенец.

Дара выронила яйцо из рук, вскинула голову наверх, надеясь увидеть Дедушку, но он вновь скрылся в лесу.

Только одному богу мог служить медведь-оборотень. Лесному.

Яйцо серело в песке. Дара попыталась разгадать загадку, понять, что желал сказать этим Дедушка, и все догадки, что рождались в голове, пугали одна больше другой. Но нельзя было думать об этом. Стоило поспешить.

Дара пошла вверх по течению. Ей снова повезло. За поворотом у самого берега стояла причаленная лодка, а в ней сидел мужичок с подбитым глазом. Дара предложила ему одно из своих колец и показала окровавленное лезвие скренорского ножа.

– Я заплачу тебе, но убью, если попробуешь обмануть, – предупредила она.

Мужичок опасливо прикрыл плащом какие-то свои пожитки, лежавшие на дне, и, сверкая беззубой улыбкой, пригласил в лодку.

– Прошу, господица, – произнёс он, шипя на рдзенский манер. – Прошу.

Каждая ночь походила на предыдущую. После заката они вдвоём выходили на улицу и шли по дороге к Совину, чтобы поутру Ежи запирал трепыхающегося сокола в клетке и нёс обратно в дом Воронов, а после спал до заката без памяти. С последними лучами солнца он ужинал и готовился к очередной ночи.

Напрасно было запирать Милоша в доме, ибо он увечил себя, пытаясь выбраться наружу. Что в соколином обличье, что в человеческом, всегда и всем своим существом он стремился туда, где был рождён. И как бы ни желал он остановиться, сделать этого не мог.

И потому каждый вечер Милош выходил из дома Воронов на краю Гняздеца и пускался в путь по дороге к Совину. Ежи всегда шёл с ним, они ели на ходу и говорили. Правду сказать, говорил больше Ежи, а Милош внимательно слушал и шаг за шагом становился всё больше похож на себя прежнего. Поначалу и вовсе нельзя было узнать в исхудавшем бледном человеке жизнерадостного Милоша. Не только тело, но и душу измучило проклятье.