Любаша потянулась к выключателю. Яркий свет резанул по глазам. Она увидела Валентина, торопливо натягивающего меховые штаны. Куртка, унты, перчатки, планшет — все было свалено в кучу под вешалкой.

— Какая тревога? — с округлившимися от испуга глазами спросила она. — Это что, война?

— Какая война? Впрочем… пока тревога. — Зацепа был уже готов, в руке у него чемоданчик и планшет. Через плечо противогазная сумка. Свободной рукой он привлек к себе Любашу, поцеловал в мягкие, теплые губы и растаял в дверях.

Деревянный дом затих, как после налетевшего шквала. Остывала смятая постель. Валялся на стуле забытый второпях галстук. Как же без галстука-то? Не по форме… Любаша посмотрела на будильник — без четверти четыре. До рассвета долго, но теперь не уснуть. До того ли, когда неизвестность томит душу. Холод поднимается от пола, забирается под ночную сорочку, ледяными пальцами скользит по телу. Любаша вздрагивает, как в ознобе, но от окна не уходит, все вглядывается в черноту ночи. Валентин говорил ей не раз о тревогах, что они регулярны и к ним надо привыкнуть. А вдруг тревога не учебная, а настоящая, боевая? Об этом никто не знает, и это самое мучительное. Теперь она сама пережила, как неожиданно, среди ночи, тарабанят в дверь: «Тревога! Тревога!..» Ничего себе жизнь! Золотые погончики, золотые пуговки — блеск!..

Любаша прошлепала босиком по холодному полу, забралась в ледяную постель, свет выключать не стала — жутковато! — и лежала, свернувшись калачиком, думала о своем.

Пообтесала ее жизнь. И видеть-то толком ничего не видела, а нажилась… Боялась, что не хватит на ее век любви. Спешила…

«Все красивые должны быть твоими…» Это внушал ей Мишель. Как могла она полюбить такого человека?

Любаша ворочалась под одеялом и никак не могла заснуть. А потом Тимка… Показался самостоятельным, работящим, добрым. Ухаживал за нею, как за королевой. А потом стал пить, буянить, в тюрьму угодил.

Теплыми волнами накатывались думы о Валентине. Это он встряхнул ее, это его любовь отогрела ее сердце, вернула ей веру в возможность счастья, наполнила стремлением жить! У нее есть семья! Есть муж, которым можно гордиться! Будет и ребенок!

Когда она сказала об этом Валентину, он застеснялся, зарумянился. Да, да, милый, у нас будет сын! И пускай он вырастет таким же добрым, как отец!

Вот уж поистине любовь слепа! Сколько вокруг хороших девушек, молодых, чистых, незапятнанных, так нет же, прилип к ней, непутевой, да так, что никакой силой не отдерешь.

Радостно Любаше и тревожно. Уж слишком гладко складывается ее жизнь после всего… Как, чем доказать самому близкому и родному теперь человеку, что не та она сейчас, не та! Что грехи молодости — черный провал в ее жизни, что никогда больше такого не повторится! Ни-ког-да!..

Резкий звонок испугал Любашу. Она вздрогнула, скинула с себя одеяло. На будильнике семь часов, а на улице все еще непроглядная темень. Как мучительно долго тянется ночь!

Густой, тягучий рокот раздался за окнами. К нему примешался другой, на полтона выше, третий… Ревел аэродром, аэродром грохотал, неистовствовал, как обвал в горах, и дребезжали стекла в окнах, и даже чайная ложечка приплясывала в блюдце. Любаша поднялась с постели.

Зябко ступая босыми ногами по холодному полу, она остановилась перед шкафом, достала халатик, накинула на себя. На ощупь отыскала шлепанцы, подошла к окну. В предрассветной сини было видно, как вдали, между двумя цепочками огней, означавшими взлетную полосу, катился огненный хвост, постепенно превращавшийся в круглый шар. «Может, Валентин?»

Не помня себя Любаша выбежала в коридор и постучала в комнату соседки.

— Кто там?

— Я… — робко ответила Любаша.

— Чего тебе?

Любаша уже запоздало раскаивалась в своем поступке и стояла в дверях, застывшая от смущения.