— Домой! — коротко бросил в ответ Фричинский.

«Ага, — подумал Зацепа, — летчик-истребитель — это тебе не молоковоз! Тут и хитрость, и дерзость, и напор, и проворство нужны!» Он понимал, что бой выигран не совсем честно, но уж больно захотелось почему-то досадить Фричинскому, — быть может, чтобы сбить с него спесь.

Любопытная все-таки профессия — летчик-истребитель. Всю жизнь он только тем и занимается что полетами. Отрабатывает разнообразные приемы ведения боя, маневры, тактику, оттачивает технику пилотирования, учится, перенимает опыт других пилотов. А зачем? Сколько опытнейших асов уходят, так и не понюхав пороху! Тьфу, тьфу… Лучше и не надо! А порох таки держать сухим всегда годится! И если доведется… ежели доведется… то он, старший лейтенант Зацепа, всегда докажет, что не зря все эти мирные годы готовил себя к подвигу…

Занятый такими мыслями, Зацепа возвращался на аэродром. На земле он увидел Фричинского. Ведущий выглядел удрученным, и Валентину стало жаль его. Он решил никому не рассказывать о своей «победе».

Домой Зацепа возвращался один. В меховом костюме, в мохнатых унтах, он походил на неуклюжего медвежонка, вперевалку двигавшегося по заснеженному полю аэродрома. Призывно маячили султанчики дыма над домами гарнизона: топятся печи, тепло и семейный уют ожидают авиаторов. У Зацепы тоже семья. Его ждет Любаша. Тепло потрескивает печь, ужин на столе…

Во дворе дома, заплаканная, расстроенная, его встретила Любаша.

«Опять Квашничиха…» — мелькнула догадка, и сразу все радужное и солнечное, что минуту назад, как на крыльях, несло его к дому, померкло.

— Что случилось?

От холода она не могла разжать губы.

— Та-ак!.. — Валентин хлопнул кулаком по планшету.

Медовый месяц обернулся для них кошмаром: все отравила эта злющая ведьма. По любому поводу, а то и вовсе без повода она закатывала скандалы. То на кухне что-то не так поставлено, то слишком громко разговаривают в коридоре, то ей музыка мешает.

— Любаша, объясни наконец, что стряслось? — взмолился Валентин.

— Пошла я в магазин за хлебом, возвращаюсь — дверь заперта. Постучалась — не открывают. Думаю, спит. Не стала будить, часа два по улице ходила. Замерзла вся, да и печь истопить надо, снова стала стучать. Как будто померла, а я ведь знаю, что она дома.

Возмущенный, Валентин подскочил к двери и дернул ее — дверь открылась. Квашнина сидела за столом и как ни в чем не бывало спокойно грызла кедровые орехи. На столе и на полу валялась шелуха.

— Вы, как вас!.. Почему вы целых полдня не впускали в дом мою жену? Почему заставили ее мерзнуть на улице?

— А я предупреждала вас, молодой человек, — невозмутимо ответила она, продолжая щелкать орехи, — что квартира не проходной двор. За каждым открывать и закрывать я не намерена, — и с достоинством поджала губы, словно не она, а ей нанесли незаслуженное оскорбление.