ГЛАВА ВТОРАЯ

Миновав проходную, Сергей Кирсанов зашагал по громадному двору. За углом гаража он увидел взлетно-посадочную полосу, сливавшуюся у горизонта с землей, и похожий на теремок, весь в черно-белую шахматную клетку домик стартового командного пункта. Тут же, неподалеку, стоял ангар с полукруглой крышей и рядом с ним — двухэтажное здание с башенкой, над которой безжизненно болталась традиционная «колбаса» — длинный матерчатый мешок с полосами, указывающий направление и силу ветра. Кирсанов догадался, что это и есть заветная летно-испытательная станция.

Было тихо, безветренно и от этого знойно. Под окнами дома в небольшом дворике густо зеленели деревца. На бетонированном пятачке перед зданием дремал коричневый автобус. Чуть поодаль — черная «Волга». Но самое главное, что вызвало живейшее любопытство у Кирсанова, — это самолеты новой, необычной формы, стоявшие близ ангара.

Не было слышно ни голосов, ни гула аэродромной жизни.

«Тихо, как на даче», — подумал Кирсанов. Он решил перекурить, собраться с мыслями и внутренне подготовиться к ответственной минуте. Кто-то, кажется Суворов, сказал, что всякое дело надлежит начинать солидно, а кончать блистательно. Насчет окончания мысли еще не возникали, а вот подумать, как предстать перед теми, с кем придется служить, может, не год и не два, Кирсанову был полный резон. Пускать в глаза пыль он не собирался, но и показать себя тюфяком тоже не хотелось. Как-никак, а он должен был представлять в новом коллективе строевых летчиков. Так напутствовал его командир полка полковник Алимов. И еще он сказал при прощании, что завидует ему. По-хорошему завидует. Ведь испытательная работа — вершина летного труда. Товарищи тоже не скрывали своих чувств: повезло!

Кирсанов и сам еще не верил неожиданному счастью. Почему именно ему, Кирсанову, повезло, а не Володе Михайлову, который буквально бредил испытательной работой? Рапорт за рапортом строчил, но все они безнадежно оседали в письменном столе командира полка.

«Надлежит начинать солидно…» Значит, основательно, прочно. Сначала не торопясь ознакомиться, войти в курс дела, а уж потом, как говорится, брать быка за рога.

Вдох, выдох, как перед решающим стартом, — и Кирсанов взялся за ручку двери. Открыл — никого. Он обошел все комнаты, но не встретил ни души. Здание точно вымерло. Перед дверью с надписью: «Летный зал. Посторонним вход строго воспрещен!» — он замешкался, но вспомнил, что отныне он здесь не совсем посторонний, и вошел.

Ничего особенного. Диваны, журнальные столики, посредине — два больших стола: теннисный и бильярдный. Шары разбросаны в беспорядке — видимо, игру внезапно оборвали; шахматная партия была тоже не окончена; на диване валялись газеты и журналы.

Кирсанов мельком окинул стены, увешанные картинами, и подошел к трюмо, стоявшему в углу рядом с радиоприемником. Глянул на себя в зеркало и остался доволен своим видом: костюм сидит ладно, лицо свежее, хотя он и с дороги.

Кирсанов вышел из летного зала, не зная, что ему делать дальше, и увидел высокую черноволосую девушку, торопливо идущую мимо.

— Вы не знаете, куда все подевались? — остановил он девушку.

— Ушли на митинг.

— Что за митинг? — поинтересовался Кирсанов.

— А, значит, вы у нас новичок, — слегка улыбнулась девушка. — Новую машину будем осваивать.

— А вы, случайно, не знаете Гранина?

— Знаю. Его тут все знают.