— Так я же видал, как он через городьбу лез, — вспомнил Тихоныч. — Ах он, туды его…

— А все этот табак проклятущий, — в сердцах сказала Татьяна. — Вы же, мужики, и приучили мово Сеньку курить. Он в суседской бане в чей-то карман за куревом полез, а натакался на другое. Ведь сама какую нужду терпела, чужой крошки не трогала. Мало мне свово горя. Я было за ремень, да одумалась. Побегла к Настасье, она и говорит — деньги-то Сергеевы. Мужики, мол, в контору дознаваться собрались. Тошно мне… Так я тем же следом сюда. Вот… — Татьяна вынула из кармана фартука пачку кредиток. — Вот они, Сереженька, деньги. Прости, Христа ради, мово Сеньку. Без отца ведь растет.

Днями Татьяна бывала на работе, подчас ночевала где-нибудь на дальнем культстане или покосе, и ее семилетний Сенька частенько оставался голодным. Не раз его захватывали на чужих грядках, но никто не предположил, что это он позарился на деньги.

— Скажи на милость! Че с него станет, когда вырастет? — подивился кто-то.

Серега при всех пересчитал зеленые трешницы.

— Все целы… Спасибо, Татьяна Васильевна. А то мы тут…

— Не грешите ни на кого.

Татьяна, поклонившись, ушла, и все заговорили возбужденно, враз. Довольны были, что нашлась пропажа, и каждый в душе радовался за себя — ведь, как ни говори, если бы вор не обнаружился, пятно осталось бы на всех.

— Вот и догадайся, кто взял…

— Уши бы нарвать варнаку.

— Да чего там! Безотцовщина.

В углу раздалось всхлипывание. Плакал Пышкин, Занятые разговором, все как-то забыли о нем, а у него, крепившегося до сих пор, вдруг прорвались долго сдерживаемые рыдания. Я вспомнил, что он не заплакал даже тогда, когда мы с Серегой настигли его во время побега, а сейчас, по-детски всхлипывая и утирая кулаком слезы, он рыдал от обиды и напраслины. Маленькая тень на стене, вздрагивая, плакала вместе с ним.

Стало неловко и стыдно.

— Успокойся, парень, случается, язви ее, в жизни промашка, — попытался утешить его Арсентий Васильевич.

Серега достал из пачки трешку:

— Возьми.

Пышкин отвернулся, и его худенькие плечи затряслись пуще.

— Обидчивый, — сказал Ванюшка. — Никто же его пальцем не тронул.

Один по одному мужики стали расходиться. Пышкин перестал плакать и понуро сидел в углу.

— Айда, Пышкин, — сказал, подымаясь, Антоныч. — Нам с тобой еще коней попроведовать надо. Ну, не тужи, я на тебя не думал худого. — Антоныч беспалой рукой погладил мальчика по голове. — Все из-за Сереги получилось. На нашу голову мы его зазвали. Айда, сынок.