Вечером в деревню вошли подразделения этого корпуса. С ним мы встретились впервые и поэтому с интересом разглядывали легкие танки типа «Ботонд», броневики на колесном ходу, разговаривали с танкистами, многие из которых попали на фронт еще осенью 1941 года. Это была первая венгерская часть, которую Хорти бросил на Восточный фронт. Солдаты оказались разговорчивыми. Они рассказали, что с июня по декабрь 1941 года советские танкисты довольно сильно потрепали их корпус. Он потерял около двухсот офицеров и четыре с половиной тысячи солдат, что составило более десяти процентов всего личного состава.

Прочесывание небольшой рощи началось на рассвете. На лес в боевых порядках наступали около сорока танков и приблизительно столько же самоходных орудий. Советские танкисты, видимо, не ожидали противника; в лесу разгорелся короткий, но горячий танковый бой. За танками пошла наша пехота. Несмотря на то что лес был довольно редким, кустарники и деревья ограничивали видимость. Иногда венгерские и советские танки сталкивались настолько внезапно, что вынуждены были пятиться назад, чтобы получить возможность стрелять. Бой закончился к пяти часам.

Венгры уничтожили и захватили семь танков. Остальные танки (сколько их было, неизвестно) отошли к Дону и исчезли. Никто не знал, переправились ли они на ту сторону Дона или же остались в густых зарослях на этом берегу.

Потери венгров оказались небольшими, но в самом начале наступления была разбита машина командира корпуса. Относительно легкая победа подняла настроение и у офицеров, и у солдат.

Наконец-то пехота могла занять оборонительные позиции, если не прямо на берегу Дона, то по опушке леса. Таким образом, мы вышли к берегу Дона, но реки так и не увидели: ее скрывали от нас высокие заросли камыша и густой кустарник. Наши офицеры узнали, что против нас на этом берегу Дона находятся позиции советских войск, силы которых никто не знал. Поэтому венгерским частям было приказано занять оборонительные позиции вдоль опушки леса.

Штаб дивизии расположился в восьми — десяти километрах за лесом, в деревне. Дорога к лесу вела через возвышенность — открытое ровное пространство. Отсюда был виден крутой обрывистый берег реки. Противоположный берег был равнинный, покрытый кое-где редкими пятнами лиственного леса. Днем с возвышенности можно было видеть реку, но высота хорошо просматривалась и с советской стороны, поэтому проезжать это место приходилось галопом, так как стоило нам появиться в поле видимости — а мне часто приходилось именно в это время вывозить с переднего края раненых, а обратно везти мотки колючей проволоки для заграждений, — как над головой уже свистела первая мина, которая, как правило, падала с перелетом. Вторая мина падала с недолетом, а третья (мы это уже хорошо усвоили) могла стать для нас последней. И тогда ничего не оставалось, как безжалостно стегать лошадей и мчаться наперегонки с третьей миной, чтобы успеть укрыться в спасительном лесу. Дорога надвое рассекала лес, ширина которого не превышала километра. В длину же он тянулся вдоль реки километров на пять-шесть. На этом участке фронта больше всех пришлось поработать нашему саперному батальону.

Когда пехота окончательно оборудовала свои позиции, протянувшиеся вдоль опушки леса, офицеры наперебой стали строить планы «один лучше другого» на разведку лежавшей перед нами местности. И главное место в этих планах всегда отводилось нам, саперам.

Ставились, например, такие задачи: определение границ минных полей и других заграждений или проделывание проходов в них для наших разведчиков. Если же мы наталкивались на противника, то должны были минировать местность, прикрывать свою пехоту, давая ей возможность окопаться и занять оборону.

Результаты вылазок наших разведчиков не замедлили сказаться: то из одного, то из другого места не возвращались назад целые отделения и даже взводы.

Посланные для их розыска группы находили отпечатки чужих сапог, иногда окурки длинных русских папирос. Все это они приносили в штаб, чтобы доказать, что побывали на месте нахождения венгерских разведчиков, которых русские попросту уничтожили или захватили в плен.

Эти действия советских солдат против венгерских частей проводились в разведывательных целях, а захваченные венгерские солдаты становились «языками», которые давали соответствующую информацию о нашей обороне и ее оснащении. И пока продолжалась такая разведка, советские войска серьезных боевых операций не проводили.

В начале августа боевые действия заметно оживились. До сих пор самым страшным оружием для нас была советская артиллерия с ее поразительной точностью, а здесь, на берегу Дона, мы познакомились с еще более мощным орудием войны — с «катюшей». Вот уже несколько недель мы систематически вели инженерные работы перед передним краем. Временами устанавливали мины, временами под покровом ночи оборудовали выдвинутые вперед пулеметные гнезда. И на рассвете, смертельно уставшие, возвращались в свое расположение, находившееся непосредственно за передовой, в лесу.

По-прежнему было жарко, дожди выпадали редко, и поэтому погода не причиняла нам неприятностей. Снабжали нас в ту пору довольно регулярно: голодать не приходилось. Днем мы отдыхали, набираясь сил, а ночью работали. Это были бесконечно долгие тоскливые дни, когда всем было не до сна; все чаще возникали разговоры о возвращении домой, о возможной замене. Перед отправкой из Венгрии офицеры уверяли нас, что мы едем не на фронт, а на оккупированную территорию для несения комендантской службы. Но все их обещания оказались пустой болтовней, потому что мы сразу же попали прямо на передовую. Теперь они кормят нас новыми обещаниями, будто через три месяца фронтовые части будут заменены и возвращены на родину, а на их место прибудут новые. По нашим расчетам, эти три месяца кончались в конце июля. Чем ближе подходил этот срок, тем чаще солдаты говорили о возвращении домой, но говорили об этом только мы, солдаты, а офицеры даже не вспоминали. Правда, среди наших офицеров многие действительно уехали домой. Одни по болезни, другие — из-за «контузии», в общем — в зависимости от того, у кого какое знакомство было в санчасти.

Плохие вести шли к нам и из тыла. Всюду говорили о том, что партизаны нападают на гитлеровские транспорты, подрывают и пускают под откос железнодорожные воинские эшелоны, что по ночам не рекомендуется появляться на дорогах мелкими подразделениями.

Однажды к нам пришел старшина нашей роты, мы забрались с ним в палатку и разговорились. Старшина вытащил из полевой сумки бутылку абрикосовой палинки и угостил всех нас. Хотя понемногу, но досталось каждому: ведь во взводе осталась только половина личного состава. Старшина сказал, что принес то, что нам полагалось получать как паек, вернее говоря, только его часть, а что же касается посылок, которые приходили из Венгрии от населения и отдельных общественных организаций, то они хотя и предназначались солдатам, но попадали, как правило, штабным офицерам.

Когда мы намекнули старшине о замене, он только махнул рукой:

— Ничего из этого не выйдет, не надейтесь и не ждите!

— Нам бы только с фронта в тыл попасть, немного передохнуть, и то хорошо, — сказал кто-то из нас, на что старшина горестно заметил:

— Что вам делать в тылу? Воевать против женщин и детей? Это дело не для саперов! В лесу, конечно, есть партизаны, которые нет-нет да и совершают смелые вылазки. Но они беспокоят в основном гитлеровцев. На венгров же до сих пор они почти не нападали, щадят нас. Среди немцев находятся умники, которые в ответ на это организуют «боевые походы» против сельского населения, женщин, детей и стариков, потому что не смеют напасть на партизан. В июле в районе населенных пунктов Тим и Старый Оскол и прилегающих деревень немцы выловили нескольких советских солдат и объявили их партизанами, а за это расстреляли более двухсот мирных жителей, среди которых были и женщины. Это, по-вашему, война? Нет, это не война! Так что лучше делайте проволочные заграждения!

Приятно было поговорить со старшиной, но настроение у нас от этого не улучшилось. Большинство солдат нашего взвода были крестьянами из Задунайского края, и тоска по родине у них была настолько сильной, что они ходили мрачнее тучи. Командование заметило упадническое настроение солдат и попыталось поднять у них боевой дух. Нам роздали иконы, молитвенники, стали чаще устраивать полевые богослужения, во время которых священники предсказывали нам скорую победу. Но все было напрасным.