В один из вечеров Лариса попросила Кольку спеть песню, которая так тронула её мартовской непогодью в театральном кабачке. Но тот, усадив свою Лоло на колено, покачал головой: нет, эту песню он петь не станет. В пору расставания она нестерпимо рвёт душу. Будто много-много лет назад, ещё в предвоенной безмятежности, Лолита Торрес, страдая своим низким грудным голосом, имела в виду их размыкающую руки пару…
Сашка по-прежнему их не тревожил: шли годовые контрольные, ему было не до посиделок с матерью, на глаза Ларисе он не показывался. До последнего срока оставалась ещё неделя, и она старалась сделать её для милого друга радостной и уютной, какие бы кошки ни скребли на душе.
Осыпая ненаглядную Лоло последними ласками, Колька уже всем существом витал в будущем. Поэтому просить у него совета относительно запугиваний Курилова она не стала. Стоят ли её бесконечные производственные ямы того, чтобы омрачать парню его прекрасное вчера?!
Держать тревогу в себе становилось мучительно. Лариса завела разговор с Нагорновым. Но тот, сидя за богатым Аллочкиным ужином, больше думал о качестве жаркого из индейки, чем о дамских страхах. Поэтому, не вдаваясь в долгую аналитику, посоветовал привычное: бросать к чёртовой матери эту никчёмную редакцию. На кой ляд цепляться за работу, не способную обеспечить человеку ни материального достатка, ни элементарной защиты?
– Вот возьмут в оборот вас с Сашкой – а ты допрыгаешься, что возьмут! – думаешь, на твоём рабочем месте памятник соорудят? Как бы не так! Через неделю найдут более покладистую замену, а через две – и вовсе забудут, что когда-то в «Обозе» мутила воду некая Лорка Лебедева с золотым пером в заднице! Или не так? – зло рубил правду-матку полуголодный профессор, вынужденный прервать трапезу из-за Ларисиных проблем.
Лариса понимала, что Стас и поддакивающая ему подруга кругом правы, но в силу природной ершистости всё же возражала:
– Но ведь если все заткнутся и станут жить под диктовку, кто поставит на место всяких Витасов, кто будет возражать им? И как, наконец, быть с правами свободной прессы?
– О Господи! – воздевала очи к небу Аллочка, пока её бойфренд дожёвывал ароматное мясо. – Да что ж ты в голову не возьмёшь: сейчас надо думать не о мировой революции, а о собственной шкурке! Не кому-нибудь, а тебе лично брошена чёрная метка! Вы гляньте на эту чумовую! Дамочка не только себя, но и семью спасать обязана, а она опять о принципах, да о какой-то эвфемерной чести мундира. Нет у тебя никакого мундира! Когда уж ты повзрослеешь, Лорик!
–Ты представляешь, что будет с твоей матерью, если, не дай Бог, эти господа на деле возьмутся за тебя с Сашкой? – доканывал Стас. – А они могут, не сомневайся, газеты, небось, читаешь? Думаешь, несчастную старуху будут утешать мысли об исполненном тобою профессиональном долге и журналистской чести, чёрт бы её подрал?
Опытный доктор, он знал, по каким струнам лупить!
Ларису начало трясти. Заметив это, Алла перевела тему:
– Я вижу – у тебя новые колечки. Неужто наш музыкант сподобился?
– И он тоже.
– Это что – к свадьбе?
– Нет, к расставанию. К вашему, надеюсь, удовольствию, сынок Никника через несколько дней уезжает аж в Санкт-Петербург. Думаю, сюда он вряд ли вернётся. Наконец-то в «Приюте муз» вас будет услаждать кто-то другой – поддела она Нагорнова.
– А ты?
– А я остаюся с тобою, родная моя сторона…– пропела Лариса фразу из популярной когда-то песни, тоже прижившейся в Колькином репертуаре.
– Так и Депов, что ли, сватался? – не унималась Нилова, так и эдак поворачивая Ларисину маленькую ручку, чтобы лучше разглядеть блескучий камень.
– Сватался.
– Ну и? – встрял в бабский трёп Станислав Янович.