Меглин останавливается. Охранник снимает с Меглина наручники. Он стоит на пороге, в темноте, перед ним – площадка для прогулок. Меглин встречается глазами с Чингачгуком. Во взгляде Чингачгука – приговор.

– Мне это… помолиться надо.

Небольшая комната в десять квадратных метров. Догорают свечи в подсвечнике. Иконы в их слабом, колеблющемся свете. Шаги сзади. Чингачгук подходит к Меглину и останавливается рядом с ним. Говорят тихо, глядя на иконы.

– Хорошо придумал. Думаешь, здесь тебя не грохну? Правильно. С паханом – лучше не ссориться.

Чингачгук с улыбкой крестится, глядя на иконы.

– Ты, гляжу, в рай собрался. А знаешь, что такое рай, Меглин?

– Расскажи. Я не был.

– Я тоже. Но говорят, рай – это место, где после смерти встречаешь близких и любимых. Ну, если, конечно, они у тебя были. Близкие. И любимые. А догадываешься, что такое ад? Ну, если по логике идти? Место, где ждут враги. Ты в аду, Меглин.

Меглин с преувеличенной значительностью, в которой угадывается ирония, кивает.

– Слышь, Чингачгук…

– Что?..

– А кто говорит-то? Из рая не возвращаются, из ада не выпускают. Так кто говорит?

Чингачгук усмехается. И вдруг хватает Меглина за шею и с силой бьет лбом в нос. Оглушив Меглина, выталкивает его в коридор, где уже поджидают несколько зэков. Меглин пытается сопротивляться – и не сказать, что безуспешно, – в тесном пространстве коридора. Ставит блоки, наносит грязные, но эффективные удары – пальцами в глаза, в кадык, ногой в пах, но нападающие – опытные бойцы, и он пропускает один удар, второй, третий и падает на колено, а получив сильный удар по лицу – на пол и перестает сопротивляться, пытаясь скрутиться в позу эмбриона и защитить руками голову от ударов. Плачущий мальчик забился в угол, кусая от страха кулак, плачет, подвывая, глядя, как рядом избивают Меглина. Он уже не сопротивляется, вот-вот потеряет сознание, но, поймав в последний миг взгляд мальчика, подмигивает ему. Как сквозь пелену, слышит он крики конвоиров, звуки ударов. Его уже не бьют. Он закрывает глаза, теряя сознание.