— А я все же попрощаюсь, — с видимым облегчением выдохнула ему вслед Вера.

Когда за полицейским захлопнулась дверь, Вера осторожно потрогала повязку на правой щеке. Было странно и страшно видеть мир под одним углом. Недавно по телевизору она смотрела передачу про американскую модель, которую облил серной кислотой ее бывший бой-френд. Потом его посадили в тюрьму, а она пережила сотни пластических операций. Платных операций. Вера прекрасно понимала, что без денег не будут делать ничего. А у нее не было даже тысячи рублей. Получается, ей придется ходить в повязке всю жизнь. Лучше бы она умерла! Ну почему у нее сгорело лицо, а не сердце или легкие. Жалкое существование, которое ждет ее за стенами этой больницы сложно назвать жизнью. У нее нет ни дома, ни денег, ни лица.

Вера не могла объяснить себе, почему не сказала полицейскому про Машку. Пожалела ее? Или откупилась? Спасла ее от тюрьмы за тридцать тысяч рублей, которые была должна соседке? Дешево же она оценивает свою жизнь! Или все таки пожалела? Несчастную, дурную бабу, озверевшую от нищеты и одиночества. Вера прекрасно помнила, какой ужас плескался в ее глазах, когда та смотрела на ее обожженное лицо. Наверняка, Машка до конца не осознавала, что творит и чем это чревато.

Да и что изменится, если Вера упрячет соседку за решетку? Лица ей это не вернет, а пацаненок останется сиротой. Его отправят в детский дом, и он всю жизнь будет проклинать Веру. К ее искалеченной судьбе добавятся еще две — и кому будет от этого лучше? Пусть живет. Бог ей судья.

Легкий сквозняк коснулся ее лица. Опять кого-то принесло к ней в палату. Горький всхлип раздался совсем рядом, и горячие губы коснулись руки.

— Спасибо тебе, Верк, — быстрый шепот разорвал больничную тишину. — Всю жизнь буду тебе благодарна. Кормить тебя буду, поить, молиться на тебя буду. Я ведь думала, что ты меня сдашь, что остаток дней за решеткой куковать буду. Даже вещички уже собрала. С сынишкой простилась. Выл он страшно, пуще сирены. И я выла. Как подумаю, что его в детдом отправят, так тошно делается. Спасительница ты моя, благороднейшая, добрейшая…

— Заткнись, Машк, — не открывая глаза, прервала ее дифирамбы Вера. — И без твоих причитаний тошно.

— Ты не переживай, Веруш, — в полный голос продолжила женщина. — Ты после больницы ко мне переезжай. Проживем как-нибудь. Я буду поломойкой в этой больнице подрабатывать. Твой доктор мне предложил. И график удобный. Буду через день сюда мотаться, а ты на хозяйстве останешься. Будешь за шалопаем моим присматривать, да жрать варить. И со скотиной ты ладишь. Так что коровку заведем. Проживем, Верк. Проживем. Втроем-то — оно всегда легче.

— Не трещи, прошу тебя, — раздраженно выговорила Вера. — Спать хочу. Уходи, Машк. Оставь меня.

— Хорошо, хорошо, уже бегу, — засуетилась та. — Я тут тебе творожка домашнего принесла. Баба Клава передала. Простоквашка еще в бутылочке. Ты, главное, поправляйся. Кушай, пей — и поправляйся.

Машка зашуршала длинным подолом. Вера грустно посмотрела ей вслед. Никакой ненависти к этой женщине она не испытывала. Хотя, наверное, должна. В общем, ничего страшного не произошло. Зачем ей лицо без Славы? Зачем ей жизнь без него? Правильно говорит Машка. Переедет Вера к ней в дом, и заживут они счастливой дружной семьей. Машка у них будет главой, добытчицей, а она хранительницей очага. И ребенок у них общий будет. Уже взрослый, окрепший пацан. Красота! Да и глаз ей правый ни к чему. Чего она в своей деревне не видела? Да она и без обоих глаз в их глуши ориентироваться сможет. Так что все будет хорошо. Все будет хорошо…

Предательская слеза выкатилась из ее единственного глаза и заструилась по щеке. Почему такую незавидную долю уготовила ей судьба? Почему именно на нее свалила все несчастья скопом? Конечно, если даже родная мать от нее отказалась, едва увидев новорожденную, то что говорить про остальных? За что ее любить? Чересчур высокую, угловатую, с уродливым шрамом на плече, с пухлыми, как пельмени, губами, вечно горящими здоровым деревенским румянцем щеками и длинной, тяжелой косой? Да по ней сразу видно, что она обычная деревенская девка, а не городская штучка, в которых влюбляются достойные, состоятельные мужчины. Как она вообще могла подумать, что Слава любит ее? Как могла поверить его словам, его ласкам? Ведь она всегда знала, что недостойна любви.

Вновь легкий сквозняк зарылся в ее волосы. Вера подумала, что вернулась Машка, решившая поделиться с ней очередной порцией грандиозных идей, и претворилась спящей.

— Девонька, ты спишь? — осторожно поинтересовался смутно знакомый голос.

Вера открыла глаз и посмотрела на гостью.

— Вы? — удивилась она.

— Вспомнила! — обрадовалась старушка. — А я думала, будешь расспрашивать, кто я такая. В ситуации, при которой произошло наше знакомство, сложно было кого-то запомнить. За что она тебя так, Веруш?

— Кто — она? — не поняла девушка.

— Тетка белобрысая, — охотно пояснила старушка. — Та, что из калитки твоей прямо перед нами выскочила. Я и в больнице ее сегодня видела. К тебе приходила?

— Ко мне, — подтвердила Вера. — Вы только полицейским про нее не говорите. Баба она хорошая. Не понимаю, что на нее нашло.