Г. К. Вы, наверное, хотите спросить, бывает ли так, что не совпадает?
С. С. Нет. Я понимаю, наверняка бывает, что не совпадает, но для этого вы и сидите на репетициях – чтобы свести исполнение со своим замыслом. И слава богу, что исполнители могут сами у живого композитора в зале обо всем спросить.
Г. К. Отвечая на ваш вопрос, вынужден вернуться к Большому залу Московской консерватории. Абсолютно всё становится ясно в этом зале, все тембральные просчеты, все неточности, если они существуют, выходят на поверхность. В любом другом, даже самом прекрасном зале недочеты как-то сглаживаются. Так что этот зал для меня – строгий контрольный пункт. Здесь выясняется, что даже при определенном опыте могут проскользнуть какие-то ошибки. Если я слышу, что какая-то группа выделяется больше, чем надо, значит, требуется это слегка приглушить. Ну и прочее подобное… Я бы не хотел написать сочинение, к которому не имел бы претензий. Мне кажется, это нормальный процесс.
С. С. Гия, а вам никогда не хотелось самому дирижировать?
Г. К. Нет, никогда у меня не было такого желания. Наверное, потому, что вся моя жизнь прошла рядом с Джансугом Кахидзе. И я прекрасно понимал, что ничего похожего у меня никогда не получится. Потому что это абсолютно другая область, другая сфера искусства.
С. С. Я нередко замечала, что в иных артистических профессиях – у актеров, музыкантов – интуиция порой играет первостепенную роль, выводит куда-то, куда разумом зайти нельзя. А в сочинении музыки? Как вам кажется, бывает такое, что опыт, знания, то есть сознательное, подавляет подсознание, не дает рисковать, не дает вырваться за пределы привычных навыков?
Г. К. Я как-то остерегаюсь того, чтобы разум преобладал над интуицией. Сам я сочиняю больше интуитивно, чем рационально. Да, обычно есть определенный план, определенный музыкальный материал, но я не могу умозрительно выстроить будущую вещь с начала до конца и полностью полагаюсь на интуитивное мышление. Недавно написал сочинение для двух скрипок и струнного оркестра под названием
С. С. Часто повторяют фразу Булгакова “Рукописи не горят”. А партитуры горят? Вопрос, разумеется, не буквальный. Вы сохраняете то, что вами же было отбраковано при работе над конкретным сочинением?
Г. К. Нет, почти нет. Однако иногда пользуюсь тем музыкальным материалом, который когда-то написал для того или иного спектакля, предположим, Роберта Стуруа. Эти спектакли отжили свое, почти позабыты. И если мне кажется, что какой-то материал или тема сегодня могут прозвучать актуально, я возвращаюсь к ним и использую. Может быть, это связано и с тем, что с возрастом, с жизненным опытом появляется уверенность в себе или, к сожалению, даже самоуверенность, на второй план отходит фантазия, смелость, желание рисковать, вот и прибегаешь к наработкам. К тому же раньше я столько не писал, а сейчас приходится заканчивать одно сочинение и тут же начинать следующее. И это бесконечный процесс, а работать в ущерб качеству не хочется.
С. С. Прочитала, что вы мечтаете написать произведение, которое бы по форме, по содержанию, по пронзительности хотя бы отдаленно напоминало последние песни Шуберта. То есть вы стремитесь к тому, чтобы прийти к совершенной прозрачности, чистоте, к тому, чтобы звучала одна струна, одна важная вам тема?
Г. К. Я это называю сложной простотой. Сложную музыку я никогда не писал, и на протяжении нескольких последних десятилетий двигаюсь не в сторону уплотнения, что обычно свойственно композиторам, а в сторону упрощения, и ничего с этим не могу поделать. Да, у меня действительно есть это непонятное желание довести сочинение до предельной простоты, но это совсем не значит, что его потом легко исполнить. Напротив, чем оно проще, тем труднее приходится исполнителю. Казалось бы, и репетициито не нужны, можно с ходу с листа все сыграть. А потом выясняется, что проблем даже больше, чем при исполнении технически сложной музыки.
С. С. В каких-то старых своих программах я грешила всякого рода играми. Рискну задать вам игровой вопрос. Если бы вы были музыкальным инструментом, то каким?
Г. К. Я начал со слов Пушкина и, с вашего позволения, закончу строчкой из Омара Хайяма: “Ад и рай – это две половинки души”. Мне хотелось бы быть инструментом, который находится на границе ада и рая, полностью не принадлежа ни одной стороне, но стремится в рай. Существует такой инструмент?
С. С. Надо подумать. Гия, вы считаете, что это эпилог, а у меня еще есть вопрос на постскриптум. Как по-вашему, что такое вдохновение и от чего оно зависит?
Г. К. Боюсь, прозвучит слишком тривиально, но, по-моему, вдохновение – это труд. Неимоверный труд. И отпечаток красоты в душе человека… Я завидую людям, которые знают, что такое вдохновение. Я не знаю. Чгитем[29].
С. С. Спасибо. Мадлобт[30].
Сочинения Гии Канчели:
“Светлая печаль”.