Г. К. Тогда приближался юбилей Микеланджело, и Министерство культуры СССР предложило нескольким авторам – я не знаю, кому еще, – как-то отреагировать…

С. С. Министерство культуры СССР так интересовалось творчеством Микеланджело?!

Г. К. В репертуарной комиссии Управления музыкальных учреждений Министерства культуры работал музыковед Константин Константинович Саква, который в самом начале моего творческого пути обвинил меня в подражании композиторам, которых я ни разу в жизни не слышал. Но этот же человек, спустя десяток лет, стал инициатором написания Четвертой симфонии. Она была исполнена, как обычно, сперва в Тбилиси, а потом в моем любимом Большом зале Московской консерватории довольно успешно.

С. С. Так просто? А мне почему-то представлялось, что Четвертая симфония, которая стала одной из вершин вашего творчества, носит знаковое название. Вы, признаюсь, чем-то напоминаете мне Микеланджело. Он говорил, что создать скульптуру несложно: нужно взять глыбу мрамора и отсечь все лишнее. И вам очень свойствен этот минимализм; с годами крепнет ощущение, что вы в музыке отсекаете, отказываетесь сознательно от всего лишнего, стремясь к совершенной простоте.

Г. К. Сати, мне кажется, что вопрос названия сочинения – проблема довольно условная. Когда я писал Четвертую симфонию, я и не думал, что смогу отобразить в этом сочинении творчество великого гения. Тем более что в подлиннике Микеланджело я увидел гораздо позже. Возможно, тот факт, что опус должен быть приурочен к юбилею Микеланджело, подспудно на меня влиял, но… После этого я написал Пятую симфонию, которую посвятил памяти своих родителей, и я даже где-то признавался, что, если поменять местами названия, ничего, наверно, не изменилось бы.

Другое дело “Стикс” – название, которое абсолютно точно соответствует содержанию музыки. Эту симфоническую поэму я для Башмета написал, а название придумал Гидон Кремер, когда я почти ее заканчивал.

А недавно в Афинах была премьера моего нового сочинения, которое я назвал греческим словом “Капоте”, то есть “Однажды”. Я был председателем конкурса молодых композиторов в Афинах, и там был обязательным текст, и все чтецы то и дело произносили: “Ка́поте”, “Ка́поте”, “Ка́поте”. Я спросил, что это значит, и мне ответили: “Однажды”. Мне понравилось слово, и я назвал свое сочинение “Капоте…” – с тремя точками. Вы правы, мои названия оставляют впечатление программности, но сам процесс называния для меня довольно условен.

С. С. Гия, а правда, что ваши родители не любили или не понимали вашу музыку? Хотели вами гордиться, но в полной мере им это не удавалось?

Г. К. В известной мере правда. Недавно Валентин Сильвестров, мой друг, один из крупнейших композиторов современности, написал о том, как после исполнения моей Первой симфонии в Тбилиси отец мой у него спросил: “Скажите, молодой человек, из моего сына что-нибудь получится или нет?” Значит, папа сомневался. Ну а мама… В то время, когда начали меня играть, она уже была прикована к постели и не могла ходить в концерты. Но она по газетам следила за радиопрограммами, и, когда передавали мою музыку, мама обзванивала всех родственников, просила сесть около радиоприемников и слушать. И вот объявляли: такой-то автор, такое-то произведение. Через полминуты она выключала радио и говорила: “Это слушать невозможно”. Думаю, у нее было очень правильное отношение к моей музыке. Так и должно быть. Потом, когда меня начали больше играть, папа, может быть, и поверил, что не напрасно выделял из своего скудного профессорского бюджета деньги на моих частных репетиторов.

С. С. Гия, а еще я слышала, что в западной прессе вас, как и, например, Арво Пярта, называют религиозными философами от музыки, мистиками…

Г. К. Я это именую обоймами. Вы, Сати, молоды и не помните, но в годы моей молодости существовала в Советском Союзе такая обойма: Хренников, Хачатурян… На Западе сейчас вместе упоминают Альфреда Шнитке, Соню Губайдулину, меня, Арве Пярта, Сильвестрова, и это тоже какая-то обойма.

С. С. Софью Губайдулину и Сильвестрова не называют мистиками. Мистиками называют в основном вас и Пярта. Но мой вопрос не о том. Ярлыки вешают на всех. Вы человек религиозный; считаете ли вы, что откровения действительно случаются?

Г. К. Если кому-то кажется, что религия – это область мистики, то я ничего против не могу иметь. Часто говорят еще об определенной духовности моей музыки, чего я тоже не понимаю, потому что мне кажется, что “Песни Гурре” Шёнберга и музыка Баха одинаково духовны и “Симфония псалмов” Стравинского – одно из самых высокодуховных произведений. На мой взгляд, хорошая музыка всегда бывает духовной и в ней можно найти какие-то элементы мистики. А ярлыки, которые появляются в западной или отечественной прессе, не имеют значения. Они бывают так же условны, как и названия сочинений. В моем случае.

С. С. Я сейчас сделаю неожиданную модуляцию. Общаясь с вами, я не воспринимаю вас как композитора, который написал музыку к фильму “Мимино”. Мне важнее, что вы написали “Стикс”. Когда вы писали песенку про птичкуневеличку “Чито-грито”, могли ли вы предполагать, что она станет, как сейчас говорят, хитом десятилетия?

Г. К. Естественно, не предполагал! Везде, где только могу, я говорю, что ее написал Данелия. Знаете, это Глинки, по-моему, слова, что музыку создает народ, а мы только занимаемся аранжировкой. Данелия в этом случае и выступал в роли народа. Он принадлежит к той категории режиссеров и музыкально мыслящих личностей, которые добиваются всеми правдами и неправдами того, чего хотят. Он бесконечно мне тыкал пальцем по клавиатуре и говорил: “Я хочу это, я хочу это!” Так что он эту песню написал, я просто ее привел в порядок, поэтому этот грех можно с меня снять.

С. С. Я вас в грехе-то не обвиняю, я просто считаю, что мы и сами не знаем, как наше слово отзовется.

Г. К. Слово слову рознь. Вот, например, музыка, написанная к фильму того же Данелии “Не горюй!” или к его же фильму “Слезы капали”. Это музыка… Я ведь очень многому научился у тех людей, с которыми меня свела судьба. И Данелия, как и Роберт Стуруа, один из тех, у кого я не только научился, но и продолжаю учиться по сей день. И вот сейчас Данелия снимает новый мультфильм “Ку! Кин-дза-дза”. Я писал музыку к фильму, а сейчас он будет, значит, истязать меня в связи с этим мультфильмом. И, с одной стороны, я предвкушаю эти мучения, а с другой – я счастлив, что меня судьба опять с ним свела.

С. С. Сейчас, когда мне уже немало лет и я счастлива, что знаю Канчели по совершенно другим сочинениям, честно признаюсь в своем грехе. Мне было лет, наверно, шестнадцать, когда я первый раз увидела вас гуляющего в раздумьях по Дилижану, где находился Дом творчества композиторов. Мне сказали, кто вы. Я смотрела на вас с восхищением: это тот самый человек, который написал волшебную мелодию, которую все поют, не понимая даже, что означают слова. А выясняется, что во всем виноват все-таки Данелия?

Г. К. Да.

С. С. Тот же самый, который при исполнении “Маленькой Данелиады” выдавал себя за автора текстов.