– Каждый хочет быть поближе к смерти. Среди родителей в наибольшем почете те, у кого ребенок самый больной. А если он умирает, их венчают золотой короной.

– Что ты такое говоришь?

У Евы закружилась голова, у нее возникло такое чувство, как будто она видит страшный сон, в котором близкие люди совершают ужасные поступки. Аннегрета развернулась и подошла к Еве. Изо рта у нее пахло липким малиновым леденцом.

– Я хочу сказать, Ева, ты же не совсем дура. Здравый смысл говорит, что тут врут за здорово живешь. Это был рабочий лагерь…

– Там систематически убивали сотни тысяч людей.

Ева смотрела на сестру, которую знала всю жизнь. Та как ни в чем не бывало продолжила:

– Это были преступники, разумеется, их не кормили с ложечки. Но цифры, которыми тут размахивают, полная чушь. Я примерно подсчитала. Я немного разбираюсь в химии. Знаешь, сколько понадобилось бы «Циклона Б», чтобы убить такое количество людей? Каждый день нужно было четыре грузовика, груженных этим…

Ева, не дослушав, вышла. Аннегрета пошла за ней, продолжая подсчеты. Это якобы массовое уничтожение людей невозможно с точки зрения логистики. Ева зашла в гостиную, открыла дверцу буфета и, достав желтую бумажную папку, протянула Аннегрете верхний лист.

– Это твой рисунок.

Аннегрета умолкла и, посмотрев на островерхую крышу, кривую дверь, слишком большие окна, на девочек с косичками, на два огненных столба на горизонте, пожала плечами. Но Ева четко видела, что на лбу у сестры выступили маленькие капельки пота, что она побледнела.

– Девочки – это мы, – не унималась Ева. – Мы были там, Аннегрета. Рядом с нами погибали люди. Мы были там, и ты это знаешь.

Сестры посмотрели друг другу в глаза. Ева заплакала, плач быстро перешел в рыдания. Растерянность Аннегреты росла, у нее был такой вид, как будто кто-то вывел ее из долгого летаргического сна. Она сделала шаг к Еве, словно хотела ее обнять. Тут открылась входная дверь, и они услышали голос отца:

– Господи, ну и льет! Прямо потоп.

Тогда Аннегрета взяла из рук у Евы рисунок и начала его рвать. В дверях появились Людвиг и Эдит. Людвиг держался прямее обычного.

– Ну как, сильно я изменился? – весело спросил он.

В отличие от него Эдит сразу поняла: что-то не так. Она переводила взгляд с Аннегреты, которая рвала на маленькие кусочки лист бумаги, на Еву, утиравшую слезы. На щеках у нее выступили красные пятна, пучок рассыпался. Тут в гостиную вбежал Штефан.

– У папы теперь кросет!

– Это называется корсет, малыш. И сидит как влитой. Мне кажется, уже помогает.

– Хватит, Людвиг, – сказала Эдит. – А ты, птенчик, ступай к себе в комнату.

– Почему-у? Ева, ты плакала?