– Ева, мне кажется, довольно! Я не пребываю в такой неизвестности, как ты, вероятно, полагаешь, но не сейчас и не здесь, а теперь мне…

Но Еву было уже не остановить.

– Нет, слушай, Юрген! Хотя их мучили! Нечего было есть! Хотя все в лагере было в дерьме…

Юрген попытался жестом остановить Еву и взять ироничный тон.

– Где твое хорошее воспитание? Может быть, ты возьмешь себя в руки…

Он кивнул на дверь, за которой работала секретарша. Но Ева продолжала:

– Хотя везде были трупы, вонь, дерьмо… И тем не менее люди хотели жить!

Ева провела обеими руками по лицу и издала нечто вроде всхлипа. Она вошла в раж, такого с ней еще не случалось. Она стояла посреди просторного кабинета Юргена на светлом шерстяном ковре и тяжело дышала. Юрген сделал к ней шаг.

– Я знал, что на тебя это произведет слишком сильное впечатление. У тебя слишком слабые нервы.

Но Ева увернулась и, посмотрев на него, постаралась говорить спокойно, хотя это было трудно. «Нервы». Какое дурацкое слово!

– Позавчера одна женщина из Кракова рассказывала, как должны были ликвидировать цыганский лагерь. Заключенные узнали об этом и сделали себе оружие из железа. Затачивали металл, как ножи. Искали палки и доски. И, когда появилось СС, стали защищаться. Женщины, старые и молодые, мужчины, дети – все изо всех сил отчаянно боролись за жизнь. Потому что знали, что их ждут газовые камеры. Их всех перестреляли из автоматов.

За обитой дверью, в приемной фройляйн Юнгхенель, седая скромная женщина, которая скоро собиралась отмечать двадцать лет, проведенные на рабочем месте, и верой и правдой много лет служила уже отцу Юргена, печатала за письменным столом письмо своему квартирному хозяину. В нем говорилось, что молодой человек, недавно поселившийся на первом этаже, непереносим. Выбрасывает мусор прямо во двор, мочится в палисаднике, из открытых окон до поздней ночи доносится громкая музыка, вонь стоит непереносимая. Один раз он попытался заманить в свою квартиру ребенка. Она пишет это письмо от имени всех жильцов и из-за страха мести желает сохранить анонимность.

Фройляйн Юнгхенель вынула лист бумаги из машинки и еще раз пробежала его глазами. Кроме того, что из нижней квартиры пару раз была слышна приглушенная музыка, все остальное было неправдой. Но ее пугал человек, языка которого она не понимала. Ей приходилось каждый день по несколько раз проходить мимо его квартиры, и она не хотела, чтобы он жил в ее доме.

Когда фройляйн Юнгхенель складывала письмо, ей показалось, что из кабинета начальника донесся крик, и она замерла. Невозможно же услышать что-то через толстую обивку двери? Фройляйн Юнгхенель встала и подошла к двери. Приоткрыла рот, прислушалась, но ничего не услышала. Наверно, ошиблась. Она вернулась за стол и положила письмо в конверт, на котором уже напечатала адрес арендодателя. Она чуть было не сделала ошибку и не написала адрес от руки. Своим почерком. Фройляйн Юнгхенель засунула письмо в сумочку. Марку она наклеит вечером дома – никогда в жизни она не украдет у начальника марку, – а потом, когда стемнеет, пройдет две улицы и бросит послание в почтовый ящик.

В кабинете Юргена было тихо. Поникшая Ева сидела на стуле для посетителей. С ней случилась истерика, и Юрген два раза коротко ударил ее по щекам, справа и слева. Это подействовало. Юрген отошел к окну. Они молчали. Ева спокойно спросила:

– Почему ты даже не слушаешь?

– Потому что там зло.

Юрген произнес это бесстрастно, без заметных эмоций. Он смотрел на город. Кабинет находился на одиннадцатом этаже, за высотными домами далеко у горизонта виднелись плавные холмистые очертания зеленого Таунуса. Ева протерла лицо носовым платком, который дал ей Юрген, высморкалась и встала. Взяла сумочку, которую, придя, положила на кожаный диван возле двери. Перекинула на руку пальто. Сглотнула слизь, накопившуюся в горле, последние соленые слезы, которые через нос затекали в горло и горели. Подошла к окну, к Юргену, и сказала:

– Неправда, Юрген, это не зло. И не какой-то там черт. Это просто люди. И это-то самое страшное.

Ева развернулась, вышла из кабинета, оставив дверь открытой, коротко кивнула фройляйн Юнгхенель, с любопытством уставившейся на нее, и ушла. Юрген все стоял у окна, глядя на площадку перед зданием, где, как мухи, сновали люди. Он ждал, пока выйдет Ева в ярко-красном пальто. Она появилась на площадке и быстро пошла налево к трамваю. Он думал, что она будет намного меньше. Но она показалась высокой, прямой.