– Привыкнешь. Ну давай, а то я стою под дождем с картофельным салатом.

Людвиг уже хотел выйти, но Эдит вдруг спросила:

– Может, с ней поговорить?

Людвиг посмотрел на жену и покачал головой:

– Нет.

Эдит помолчала. Барабан в стиральной машине крутился все быстрее. Вум-вум-вум.

– Он сейчас живет в Гамбурге. Торговец, у него большой магазин.

Людвиг сразу понял, о ком говорит жена.

– Откуда ты знаешь?

– В газете было написано. А жена его тоже здесь.

Стиральная машина тихонько зашипела и с хрипом начала откачивать воду. Муж и жена молча на нее смотрели.

После показаний свидетельницы, которая в тринадцатилетнем возрасте в последний раз видела на платформе своих маму и бабушку, председательствующий судья объявил перерыв до завтра. Ева отправилась в женский туалет, где ей пришлось ждать, пока освободится кабинка. Женщины стояли в очереди, как после театральной премьеры. Только сегодня не было оживленных разговоров о том, кто как играл. Все были сдержанны, вежливо придерживали двери, передавали полотенце, кивали друг другу. Ева тоже как будто ошалела.

Зайдя в освободившуюся кабинку, она закрылась и не сразу вспомнила, что, собственно, собиралась сделать. Затем раскрыла портфель и достала сложенное платье в светлых узорах. Сняла темную юбку, пиджак. В маленькой кабинке было тесно, и она все время ударялась о стенки. Натягивая через голову платье, Ева чуть не упала. Она тихо выругалась и потянулась к молнии на спине, наконец застегнула.

Тем временем в дамской комнате стало свободнее, за дверью все затихло. Ева сложила рабочий костюм и попыталась засунуть его в портфель, но тот не застегивался, и она оставила его открытым. Она уже собралась выйти из кабинки, как услышала, что дверь в дамскую комнату снова открылась и кто-то вошел. Этот кто-то шумно дышал, а может быть, плакал. Высморкался. Слабо запахло розами. Открылся кран, зашумела вода. Ева, затаив дыхание, с портфелем в руках ждала за дверцей кабинки. Но минуты шли, а вода все бежала из крана. Тогда она открыла задвижку и вышла.

В одной из раковин мыла руки жена главного подсудимого. На ней опять была фетровая шляпка, темно-коричневая сумочка стояла на подоконнике. Женщина постучала мокрыми пальцами по лицу, по которому пошли красные пятна. Ева подошла к соседней раковине. Женщина не посмотрела на нее, она словно окаменела. Очевидно, теперь Ева стала ее врагом. Они стояли рядом и мыли руки хозяйственным мылом, которое не давало пены. Ева косилась на морщинистые руки, на потертое обручальное кольцо. «Я ее знаю. Она дала мне пощечину. Вот этой самой рукой», – подумала Ева и, испугавшись этой нелепой мысли, отмахнулась от нее, закрыла кран и хотела выйти. Вдруг женщина загородила ей дорогу. За спиной шумела вода.

– Вы не должны верить тому, что здесь рассказывают. Муж говорил мне, что все они хотят компенсаций, денег. Чем страшнее то, что они рассказывают, тем больше денег.

Женщина взяла сумку с подоконника и, прежде чем Ева успела что-то ответить, вышла. Хлопнула дверь. Ева обернулась на открытый кран, закрутила его, потом посмотрела в зеркало и приложила руку к щеке, как будто еще чувствовала удар, который получила так давно.

Взяв в почти опустевшем гардеробе пальто, шляпу и перчатки, Ева вышла на улицу. Было около пяти. Серый день сразу перетек в сине-серые сумерки. В вечернем сумраке фары проезжавших мимо машин чертили длинные полосы света. Дом культуры располагался на оживленной улице.

– Вы хорошо поработали сегодня, фройляйн Брунс.

Ева обернулась. За ней стоял Давид Миллер. Он, как всегда, был без шляпы и курил. Ева невольно улыбнулась похвале, прозвучавшей из его уст. Но Давид продолжил: