Юрген с отцом, охая и перешучиваясь, устанавливали елку. Они пытались втащить дерево на чугунную подставку, доставшуюся Людвигу еще от его родителей. Штефан помогал изо всех сил. На нем были коричневые, слишком большие для него кожаные перчатки. Юрген одолжил их парнишке, потому что елочные иголки «зверски» кололись. Людвиг, стоя на коленях, завинчивал на подставке шуруп. Дерево чуть клонилось влево. Эдит стояла рядом и подшучивала над мужем, который ловок на кухне, но в остальном у него неизвестно откуда руки растут.

– Держи большим пальцем! – кряхтел Штефан.

Юрген сказал:

– Придется выкрутить, господин Брунс, нет, в другую сторону…

Ругнувшись, Людвиг принялся крутить шуруп в другую сторону.

– Как же мальчик вырастет воспитанным, если слышит такие слова! – отчитала его Эдит.

– Ах, я совершенно безнадежен, – пошутил Юрген.

– Да мама про меня. Но я знаю слова и похуже. Сказать?

– Нет! – одновременно воскликнули Эдит и Людвиг, и все рассмеялись.

Никто не замечал стоявшую в дверях Еву. Ее взгляд упал на стол – там стоял поднос с четырьмя высокими узкими бокалами и закрытой бутылкой рюдесхаймского игристого вина. У нее закружилась голова. Она поняла, что это означает.

– Добрый день, – сказала Ева.

Все посмотрели на нее. Юрген, слегка покраснев, придержал елку и улыбнулся.

– Ну вот и ты, – серьезно поздоровалась мать. – У нас есть повод выпить. Людвиг, елка в порядке.

Тот, охая, поднялся и, выпрямляя спину, поморщился. Потом подошел к столу, взял бутылку и ловко открыл ее со словами:

– Свершилось. Господин Шоорман просил у меня твоей руки.

Еве показалось, что отец старается удержать подступающие слезы. Юрген взял руку Евы и вложил в нее коробочку. Людвиг разлил вино, Штефан заворчал, что ему не дают, и обиженно забрался под стол, где солидаризировался с Пурцелем, которому тоже не разрешили поучаствовать в празднике. Людвиг поднял бокал с таким видом, как будто у него совсем не осталось сил.

– Ну что ж, я Людвиг.

– Эдит.

– Юрген.

Все сдвинули бокалы.