У мужчины в переднем ряду был широкий затылок, весь в маленьких красных прыщах. Женщина слева от него совсем сникла, как будто из нее по капле вытекла жизнь. Молодой полицейский у входа в зал дышал ртом. Вероятно, простужен. Или у него полипы, как у Штефана.
Ева посмотрела прямо, на карту за судейским столом, над которым, как восходящая луна, светилось лицо председательствующего судьи. Карта была похожа на план кладбища: нежно-зеленый газон, аккуратные ряды красно-серых надгробных плит. На таком расстоянии Ева не могла разобрать подписи. Она перевела взгляд налево, к стене со стеклоблоками. За окнами, как пьяный великан, плясала какая-то тень, которая вдруг рассеялась, как дым.
В зале раздавался голос молодого судьи. Ева обхватила себя за запястья. Нужно за что-нибудь держаться. «Но это же все неправда!» Ей захотелось встать, возразить, протестовать. Или уйти, а лучше убежать. Но, как и все остальные, она продолжала сидеть и слушать. Молодой судья как раз зачитывал подробные обвинения против подсудимого номер четыре. Казалось, им не будет конца. Согласно обвинению, сотрудник торговой фирмы производил селекцию заключенных, бил их, издевался над ними, пытал, забивал до смерти, расстреливал, забивал палкой, штакетиной, прикладом, разбивал головы, затаптывал, пинал ногами, сек, травил газом. В бараках, на лагерных улицах, на плацу, на месте казни – у так называемой черной стены, у себя в кабинете, в лазарете. В помывочном отделении одиннадцатого блока он двумя выстрелами застрелил секретаря – узницу Лилли Тоффер. Предварительно он несколько дней водил ее к черной стене и инсценировал казнь, наконец она на коленях стала умолять его пристрелить ее.
Ева нашла глазами обвиняемого номер четыре. Он показался ей похож на господина Водтке, постоянного клиента «Немецкого дома», который приходил по воскресеньям с семьей и всегда старался, чтобы жена и дети остались довольны заказанными блюдами. Он разрешал своим воспитанным детям мороженое на десерт и оставлял приличные, иногда даже слишком большие чаевые.
Ева не хотела верить, что сухопарый человек с лицом старого шимпанзе все это проделывал. Он следил за обвинениями против себя без какой-либо заметной реакции, замерев с приподнятыми уголками рта. Как и предыдущий подсудимый, он производил впечатление человека, вынужденного слушать занудный доклад на совершенно неинтересную ему тему. Со скукой, нетерпением, раздражением, но слишком хорошо воспитанный, чтобы просто уйти.
Ева видела: все звучавшие обвинения, дойдя до скамьи подсудимых, будто падали в вату. Только изредка кто-либо из подсудимых скрещивал руки, откидывался на спинку стула, шепотом обращался к защитнику или помечал что-то в бумагах. Медбрат, номер десять, особенно ревностно писал что-то в маленький толстый блокнот, перед каждой записью облизывая кончик карандаша.
Через два с половиной часа молодой судья дочитывал последний лист. Лицо над черной мантией было белым как простыня.
– Существуют обоснованные подозрения в том, что подсудимые виновны в вышеизложенных деяниях. На этом основании по запросу прокуратуры против них открыто судебное производство судом, состоящим из трех профессиональных судей и шести присяжных.
Молодой судья сел. Его речь оборвалась резко и неожиданно, наступила полная тишина. Никто больше не кашлял, не сморкался. Все сидели, как будто здесь и сейчас могла прекратиться любая жизнь. Стоит только выключить верхний свет.
Ева почувствовала, как по спине стекает капля пота. Ей казалось, она больше не сможет говорить, не сможет дышать. Но это длилось лишь мгновение. Затем поднялся шепот. Председатель, наклонившись к одному из судей, что-то тихо ему сказал. Вполголоса переговаривались прокуроры. Защитники отвечали на тихие вопросы подзащитных. Свистело и гудело отопление.
В передних рядах один человек заплакал, его было не слышно, лишь плечи слегка вздрагивали. Сзади он был похож на того бородатого венгра. Только без шляпы. «Хотя, может быть, шляпа у него на коленях», – подумала Ева. Однако, когда человек стал вытаскивать из кармана брюк носовой платок и на секунду повернулся к Еве в профиль, она поняла, что это не венгр, нет, другой человек.
– Подсудимые, вы заслушали обвинения, – сказал председатель в микрофон. – Предоставляю вам слово.
Зрители подались вперед, приготовившись услышать ответ. Кто-то выгнул шею, кто-то открыл рот. Давид Миллер смотрел, как медленно поднимается главный подсудимый, номер один, уважаемый гамбургский торговец в темно-сером костюме с хорошим галстуком, который после коменданта играл в лагере главную роль. Давид знал, что этот человек с лицом хищной птицы живет в гостинице «Штайгенбергер». В номере люкс, где он утром наверняка принял горячую ванну. Чистоплотный подсудимый обратил взгляд на председательствующего судью и сказал:
– Не виновен.
Одновременно кто-то рядом с Евой прошептал со зрительского места, так, что слышно было только ей:
– Не виновен.
Ева быстро повернулась к соседке. Лицо женщины в шляпке покрылось красными пятнами. Она уже не крутила кольцо. От нее слабо пахло потом и розами. Вдруг Ева подумала: «Я ее знаю». Но это было невозможно. С ней, должно быть, истерика. Ничего удивительного после таких ужасов. После всего, что она только что услышала. После того, в чем обвиняют этих людей, числом двадцать один, которые сидят впереди слева с безучастным видом. Хотя теперь они вставали и произносили:
– Не виновен.
Один за другим. Обвиняемый номер десять, медбрат, единственный, как решила Ева, похожий на убийцу – вдавленный нос, узко посаженные глаза, – встал и громко прокричал в сторону зрительских трибун:
– Меня любят пациенты! Они называют меня папой! Спросите любого! Все обвинения основаны на путанице и лжи!