Смерть Сталина повлекла за собой незамедлительные перемены. Прозаседав всю ночь, 21 марта 1953 года новые русские лидеры, возглавляемые премьером Георгием Маленковым, сообщили Чжоу, что решили закончить войну в Корее. Преемники Сталина стремились ослабить напряжение, возникшее в отношениях с Западом, и ясно дали понять, что сотрудничество Мао в прекращении войны будет вознаграждено большим количеством военных предприятий — девяносто одним, — строительство которых Сталин откладывал. Не в пример Сталину, видевшему в Мао личного соперника, новые советские лидеры решили, что мощный в военном отношении Китай будет полезен коммунистическому лагерю.

Однако Мао настаивал на продолжении корейской войны. Ему требовалось еще только одно: атомная бомба. Фактически, если не считать военной промышленности, бомба была главной целью поездки Чжоу. Чжоу изо всех сил пытался добиться допуска к работе группы ученых под руководством китайского физика-ядерщика Цянь Саньцяня в российских институтах, занимающихся ядерными исследованиями, но неоднократные просьбы о передаче ядерных технологий были отвергнуты. Цянь не отступался целых три месяца, ровно столько, сколько Мао умышленно тянул с окончанием войны. В мае 1953 года Москва приняла твердое решение.

К тому времени коммунистический лагерь уже некоторое время проводил широкомасштабную кампанию по обвинению США в использовании бактериологического оружия в Корее и Китае и называл огромные цифры погибших от этого оружия. Пленных американских летчиков заставляли перед кинокамерами признаваться в том, что они сбрасывали бактериологические бомбы.

Мао воспользовался этими обвинениями для разжигания ненависти к США внутри Китая. Однако обвинения были сфабрикованы[111]. После смерти Сталина Кремль немедленно решил снять обвинения, которые, как написал Берия Маленкову 21 апреля 1953 года, нанесли СССР «серьезный политический урон на международной арене».

Уличение в фабрикации ложных обвинений теперь стали использовать для того, чтобы вынудить Мао закончить войну. Советский министр иностранных дел Молотов написал своим коллегам, что китайцы передали северным корейцам преднамеренно сфальсифицированное заявление об использовании бактериологического оружия американцами. Корейцы, утверждал он, были поставлены перед свершившимся фактом. Русские готовили почву для перекладывания всей вины на Мао.

2 мая 1953 года Кремль приказал своему новому послу в Пекине В.В. Кузнецову вручить Мао беспрецедентно жесткое заявление, гласившее: «Советское правительство и Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза были введены в заблуждение. Распространение в прессе сведений об использовании американцами бактериологического оружия в Корее основано на фальшивой информации. Обвинения против американцев были вымышленными».

В заявлении Пекину рекомендовали снять обвинения и грозно информировали Мао о том, что русские, участвовавшие в фабрикации, понесут суровое наказание. Действительно, как точно знал Мао, уже был отозван советский посол в Пхеньяне В.Н. Разуваев, и подручные Берии подвергли его пыткам.

Кузнецов встретился с Мао и Чжоу в полночь 11–12 мая 1953 года. Затем он доложил в Москву, что Мао пошел на попятную. По словам Кузнецова, Мао сказал, что «кампания была начата на основе рапортов [китайского] командования… Теперь трудно установить достоверность этих докладов… Если фальсификация будет обнаружена, то этим рапортам доверять не следует». Кузнецову явно приказали дать подробный отчет о реакции Мао. Он доложил, что «заметил в Мао Цзэдуне некоторую нервозность; он давил сигареты… К концу разговора смеялся и шутил, а затем успокоился.

Чжоу Эньлай был встревожен и демонстрировал напускную серьезность».

У Мао для тревоги было полно оснований. Москва заговорила с ним необычайно жестко, демонстрируя решительное намерение закончить войну, и недвусмысленно намекнула, что готова применить чрезвычайное давление и дезавуировать некоторые обещания Сталина. Новый Кремль уже отказался от последнего сфабрикованного Сталиным дела, «заговора врачей» (впервые одно из деяний Сталина было публично разоблачено, что как громом поразило коммунистический мир), и тут же заявил Мао, что намерен действовать по-своему. Как только Мао получил это известие, то распорядился немедленно привести в исполнение план подготовки программы экономического развития в послевоенной Корее[112].

Мао понял, что теперь о получении бомбы от СССР не может быть и речи, так как новый Кремль намерен ослабить напряжение в отношениях с Америкой. Поэтому он отозвал свою делегацию ядерщиков из Москвы и согласился на предложения по вооружению, сделанные новыми кремлевскими лидерами. Мао приказал своим переговорщикам в Корее принять условие о добровольной репатриации военнопленных, которое обсуждалось уже более восемнадцати месяцев.

Две трети из 21 374 китайских военнопленных отказались возвращаться в коммунистический Китай, и большинство из них отправилось на Тайвань[113]. Одна треть из вернувшихся на родину получила клеймо «предателей» за то, что сдалась в плен, и жестоко страдала до самого конца правления Мао. Еще одним злодейским и малоизвестным вкладом Мао в несчастья корейского народа была помощь в нелегальной задержке на севере во время перемирия более 60 тысяч южнокорейских военнопленных. Мао приказал Киму придержать их. Несчастных спрятали от любопытных глаз в самых отдаленных уголках Северной Кореи, где у них практически не было шансов на побег, и, возможно, тех, кто выжил, содержат там до наших дней.

27 июля 1953 года перемирие в конце концов было подписано. Корейская война, длившаяся три года, унесшая миллионы человеческих жизней и оставившая огромное количество раненых, закончилась.

В Корею отправили более 3 миллионов китайцев; из них по меньшей мере 400 тысяч погибли[114]. В официальном советском документе называется один миллион погибших китайцев.

Среди жертв корейской войны был старший сын Мао Цзэдуна Аньин. Он погиб во время американского налета на штаб-квартиру Пэн Дэхуая, где работал у Пэна русским переводчиком. Это случилось 25 ноября 1950 года, примерно через месяц после его приезда в Корею. Ему было двадцать восемь лет.

Он женился всего за год до гибели, 15 октября 1949 года. Его жена Сыци была для Мао вроде приемной дочери, и они с Аньином знали друг друга несколько лет. Когда в конце 1948 года Аньин сказал отцу, что хочет на ней жениться, Мао впал в ярость и так ужасно орал на сына, что тот потерял сознание, его руки похолодели так сильно, что, когда его пытались согреть, не реагировали даже на бутылку с кипятком, от которой осталось два больших ожога. Ярость Мао предполагает ревность сексуального характера (красивая и элегантная Сыци находилась рядом с Мао с подросткового возраста). Мао не давал согласия много месяцев, а затем приказал парочке отложить свадьбу до официального объявления начала его правления 1 октября 1949 года. Аньин не дожил до первой годовщины своей свадьбы. Как было заведено, он не сказал жене, куда отправляется, а она его не спросила.

Когда Мао узнал о смерти сына, он некоторое время молчал, а потом прошептал: «Как может война обходиться без смертей?» Секретарь Мао отметил: «Он действительно никак не выказал сильную боль потери». Даже госпожа Мао, не ладившая с пасынком, пролила несколько слезинок.

Более двух с половиной лет никто не сообщал молодой вдове Аньина о его смерти. Пока продолжалась война, она по привычке относила отсутствие от него вестей на счет партийной секретности. Однако летом 1953 года, после подписания перемирия, она сочла его молчание странным и обратилась к Мао, который и сообщил ей о смерти мужа. Все те годы она постоянно встречалась с Мао, проводила с ним уик-энды и праздники, и он ни разу не выказал печали, не намекнул на беду. Он даже шутил об Аньине так, будто тот был жив.