Самый высокий процент валового национального продукта, выделяемого богатейшими странами в качестве международной помощи, едва ли когда-либо превышал 0,5 процента, а в США к началу нового тысячелетия был гораздо меньше 0,01 процента. Под руководством Мао Китай достиг невероятной цифры в 6,92 процента (в 1973 году) — самый высокий процент за всю мировую историю.
Китайские крестьяне относились к беднейшим людям мира, и Мао это прекрасно знал. И еще он знал, что они голодают. 21 апреля 1953 года, накануне начала программы по превращению Китая в сверхдержаву, он заметил: «Около 10 процентов семейств, занятых в сельском хозяйстве, весной и летом испытывают недостаток в пище… или вообще не имеют ее». Это случается «каждый год», сказал он. Как же могла страна платить за безграничные амбиции Мао столь ограниченным запасом продуктов питания? Элементарные арифметические подсчеты подсказывают, что, если он в таком масштабе экспортировал продукты питания, без массовых смертей от голода не обошлось.
Мао Цзэдуна это не волновало. Он часто отпускал замечания типа: «У них всего три зеленых листочка на обед? Ну и что». Вся экономическая статистика была глубоко засекречена, и простых людей держали в абсолютном неведении. Народ никак не мог влиять и на политический курс. Однако высокопоставленные чиновники и партийные функционеры имели обо всем четкое представление, и один из них, человек номер два в государстве после Мао, Лю Шаоци, тормозил осуществление программы Мао. Он приветствовал курс на индустриализацию и получение статуса сверхдержавы, но хотел двигаться к этим целям постепенно, построив сначала основательный экономический фундамент и подняв уровень жизни народа.
«Мы не можем начинать с развития тяжелой индустрии, — объяснял он небольшой аудитории 5 июля 1951 года, — потому что она безвозвратно поглощает огромное количество денег… а мы можем добывать деньги, лишь отбирая их у собственного народа… Наш народ живет очень плохо. Мы должны сначала поднять уровень жизни людей, а на это ушло бы лет десять. Именно это должно стать приоритетом партии». Еще он написал: «Народ очень беден. Он отчаянно нуждается в лучшей жизни, зажиточной и культурной жизни»; «Главной задачей партии должно стать достижение этой цели…» В другой раз он сказал: «Крестьяне хотят иметь новую одежду, покупать носки, носить обувь, пользоваться… зеркалами, мылом и носовыми платками… их дети хотят ходить в школу». Мао так никогда не говорил.
Пять лет Лю был подчиненным Мао. Он родился в деревушке в провинции Хунань, всего в нескольких километрах от деревни, где родился Мао. В 1921 году он приехал учиться в Москву и двадцатитрехлетним студентом вступил в коммунистическую партию. Хотя Лю очень нравился женщинам, он был серьезным молодым человеком, и никаких увлечений, кроме чтения, у него не было; он не любил пустую болтовню. Познакомился он с Мао, когда в 1922 году вернулся в Хунань, однако они не сдружились, а сблизились лишь в конце 30-х годов, когда Лю проникся идеями Мао о том, что уничтожить Чан Кайши можно, лишь воспользовавшись войной с Японией. В 1943 году Мао возвысил Лю, сделав его вторым лицом в своем движении. В 1945 году, когда Мао пришлось отправиться в Чунцин, и в 1949–1950 годах, находясь в Москве, Мао оставлял за себя Лю, полагаясь на него во всем, как на главу исполнительной власти.
Лю был самым способным и разносторонним заместителем Мао. В нем также сочетались абсолютная преданность и желание быть всецело в распоряжении Мао. Днем Мао предпочитал спать, работал по ночам, и Лю изменил свой уклад, чтобы согласовать его с суточным графиком Мао. Однако Мао был непредсказуем и часто вызывал Лю, когда тот был одурманен очень сильными снотворными, которые он, как почти все приближенные Мао, вынужден был принимать, чтобы заснуть. Один из секретарей Лю вспоминал: «Когда бы ни звонил секретарь председателя Мао, приказ был всегда один и тот же: «Явиться немедленно»… Пока действовали таблетки, Лю выглядел очень усталым и явно испытывал страдания. Часто у него не было даже времени на глоток крепкого чая, который заваривал ему слуга; он сразу же отправлялся к Мао». Самым важным для Мао было то, что Лю совершенно не лелеял честолюбивой мечты занять его место.
Однако примерно в то время, когда коммунисты пришли к власти, между двумя соратниками возникли серьезные разногласия по вопросу о способах построения военной сверхдержавы — форсированным маршем или предварительно улучшив уровень жизни народа. Мао постоянно насмехался над Лю, передразнивая его: «Ах, крестьяне так тяжело живут» — конец света! Я никогда об этом не думал».
При жизни Сталина Мао сдерживался, стараясь не давать Хозяину никакого повода для вмешательства и срыва своих планов. Во время визитов Лю в Россию Сталин и без того, пытаясь принизить Мао, демонстрировал внимание к Лю. Пойдя на беспрецедентный шаг, Сталин назвал Лю Шаоци в «Правде» генеральным секретарем КПК.
Как только в марте 1953 года Мао узнал, что Сталин умирает, он тут же развил бешеную деятельность. Лю, в конце февраля перенесший операцию по удалению аппендикса, в то время лежал в больнице. Мао принял меры к тому, чтобы Лю там оставался, и даже оградил его от известия о смерти Сталина. Мао дважды посещал советское посольство — в связи с болезнью Сталина и его кончиной, — оба раза в сопровождении всех китайских руководителей, кроме Лю, хотя тот чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы передвигаться. Когда «Жэньминь жибао» опубликовала телеграмму Сталину с пожеланиями здоровья от Общества китайско-советской дружбы, вместо подписи Лю, председателя общества, под ней стояла подпись одного из второстепенных лиц, что было чрезвычайным нарушением правил. И Лю не допустили на мемориальную церемонию на площади Тяньаньмынь.
В мае Мао послал Лю резкое, угрожающее письмо с указанием: «Все исходящие документы и телеграммы Центра обязательно отдавать мне на визирование.
Затем началась открытая атака на Лю в узком, но важнейшем кругу. 15 июня, когда Политбюро собралось на заседание, чтобы выслушать заявление Мао о Программе индустриализации, Мао заклеймил Лю «правым уклонистом». Хотя он и не произнес имени Лю, все поняли, о ком идет речь. Мао принял меры предосторожности для того, чтобы Лю не использовал для ответного удара его личную гвардию, также охранявшую и Лю, хотя вероятность этого была ничтожно мала. Мао заранее провел тайное расследование личных отношений гвардейцев с Лю, и в день заседания некоторых охранников вывезли из Пекина.
В последующие месяцы Мао организовал травлю Лю перед еще большими аудиториями, критикуя ставленников Лю, таких как министр финансов Бо Ибо, который разработал налоговую систему, не дававшую таких доходов, которые требовались для программы Мао. Затем в сентябре Мао спровоцировал мелкого чиновника, чтобы тот на партийной конференции выдвинул клеветнические обвинения против Лю и его протеже с подозрительным прошлым, в том, что они могли бы быть вражескими агентами. Это было очень грозное обвинение. Лю мог потерять гораздо больше, чем просто работу.
Мао заставил Лю помучиться несколько месяцев, а 24 декабря 1953 года неожиданно объявил Политбюро, что собирается в отпуск и назначает Лю своим заместителем. Это означало, что Лю по-прежнему второй человек в государстве. Психологический эффект был потрясающим. Вернувшись из бездны на свое высокое место, Лю подчинился требованиям Мао опровергнуть свое прежнее мнение перед всеми высокопоставленными коллегами и делал это безостановочно три дня и три ночи. Мао получил желаемое — бесконечно униженного Лю.
Еще раньше Мао угрожал заменить Лю Гао Ганом, руководителем Маньчжурии. Гао был сторонником жесткой линии и поддерживал программу создания сверхдержавы на сто процентов. Он энергичнее других высших руководителей критиковал взгляды Лю. Мао демонстрировал свое расположение к Гао и недовольство Лю и намекал Гао, что подумывает отдать ему пост Лю. Гао передал правящей верхушке слова Мао и сыграл ключевую роль в травле Лю. Многие ожидали, что Гао вот-вот займет его место.
Затем совершенно неожиданно Мао восстановил Лю в прежнем положении и обвинил Гао в том, что тот «замышлял расколоть партию, чтобы узурпировать власть в партии и государстве». Эта была первая в высшем кругу чистка со времени прихода коммунистов к власти, и воцарилась атмосфера тревоги и страха. Сразу после осуждения Гао в Пекин прибыл далай-лама, и свита немедленно предупредила его, что чистка — грозный признак. И это была первая тема, которую далай-лама решил обсудить с нами, когда давал нам интервью сорок пять лет спустя.
Истинной причиной чистки был Советский Союз. Как хозяин Маньчжурии, Гао был тесно связан с русскими и все им разбалтывал, даже рассказывал связному Сталина Ковалеву о разногласиях в Политбюро, где он заклеймил Лю лидером проамериканской фракции. Мао узнал об этом, когда был в Москве в 1949 году и Сталин дал ему почитать доклад Ковалева, частично основанный на разговорах с Гао. Другим русским Гао говорил, что Лю слишком мягко относится к буржуазии, жаловался он и на Чжоу, выболтав русским, что на заседании Политбюро сцепился с Чжоу из-за корейской войны[117].
То, что Гао — болтун, заметила и одна британская пара в Яньане еще десятью годами ранее. Гао, записали они, был, «пожалуй, самым несдержанным из всех коммунистов, у которых мы брали интервью». Должно быть, они сильно удивились, поскольку Гао тогда был совершенно неизвестной личностью.
Мао никоим образом не мог допустить, чтобы его подчиненные болтали с чужаками о делах его режима. Изгнанием Гао он словно посылал предупреждение: держите рот на замке, особенно с русскими. Поскольку программа создания сверхдержавы в основном зависела от Советского Союза, многочисленные контакты с русскими были неизбежны. Мао боялся, что тесная дружба с ними приведет к ослаблению его влияния и, следовательно, к угрозе его власти. Мао не мог допустить здесь ни малейшего риска. Главным образом, бдительность и умение предчувствовать потенциальные угрозы позволили ему спокойно умереть в собственной постели. Мао не мог запретить все контакты с русскими, поэтому он решил создать невидимый барьер между своими людьми и «братьями». Судьба Гао послужила отличным предупреждением подчиненным: не увлекайтесь дружбой с русскими!
Вскоре Мао использовал пример Гао для недвусмысленного приказа высшему эшелону власти прекратить отношения с любыми советскими гражданами, назвав эти отношения «незаконными контактами с иностранными державами»: «Есть ли в Китае люди, которые за спиной Центра [то есть моей] информируют иностранцев? Думаю, да — например, Гао Ган… Надеюсь, мы полностью избавимся от этих товарищей… Все должно проходить через Центр [снова меня]. Что касается информации, не передавайте ее… Те, кто передал информацию, признайтесь, и вы не подвергнетесь преследованиям.
Если вы не признаетесь, мы проверим и все выясним. У вас будут неприятности».