Подготовив почву для кончины Гао 26 декабря 1953 года, Мао весело отпраздновал с приближенными свое шестидесятилетие. Он выпил больше вина, чем обычно, и, хотя не любил фрукты, даже поел персики, символ долголетия. Во время трапезы он тихонько подпевал пластинкам с записями пекинской оперы и отбивал такт, ударяя себя по бедру. У него были все основания для веселья. Сталин умер, и он успешно завершил две интриги, решающие для его программы создания сверхдержавы: приструнил своего главного исполнителя Лю и изолировал своих высших подчиненных от любого русского влияния, которое могло бы подорвать его власть.

На следующий день, оказавшись в живописных окрестностях озера Ханчжоу, близ Шанхая, он пребывал в таком отличном настроении, что, не успев устроиться, приказал принести маджонг. Мао не был в Ханчжоу тридцать два года, с лета 1921 — когда отдыхал там после I съезда коммунистической партии. Тогда он был бедным провинциальным учителем, путешествовавшим на русские деньги. Теперь он стал хозяином Китая. К его приезду должным образом подготовились, выбрав для него знаменитое имение начала века под названием «Вода и бамбук». Там были и пруды, и бамбуковые рощи, и виноградники, и пальмы, и роскошный вид на Западное озеро. Соседние виллы и холмы были объединены в одно огромное поместье площадью 36 гектаров. В холме за домом вырубили атомное убежище, Мао остановился в изысканном здании, сочетающем классическую китайскую архитектуру с экзотическими иностранными стилями; с колоннами, дверями и украшениями, любовно собранными бывшим владельцем. Однако очень скоро Мао приказал разрушить виллу и заменить ее ничем не примечательным строением. Поскрипывающие старые доски действовали ему на нервы, навевая мысли о подкрадывающихся убийцах. Он чувствовал себя в безопасности только в укрепленном бетонном бункере.

Мао влюбился в эти прекрасные виды. Каждый день, даже в мелкий дождик, он поднимался на особо охраняемые ближайшие высоты. Он любовался цветущими сливовыми деревьями, нюхал лепестки. Он болтал и шутил со своим персоналом. Его личному фотографу удалось ухватить это настроение, запечатлев греющегося на солнышке сияющего, пухлощекого Мао.

Вскоре случился самый страшный за многие десятилетия снегопад. Мао встал в необычное для себя время, в семь утра, и замер, пораженный видом укутанного снегом южного сада. Затем он прошелся по заснеженной дорожке, которую приказал оставить нерасчищенной, полюбовался засыпанным снегом озером. Он сочинял стихотворение.

Пришла весна, чередуя туманную морось и ослепительное солнце. С каждым днем распускалось все больше Цветов. Во время одной из экскурсий его женщина-фотограф Хоу Бо собрала и подарила Мао букет полевых цветов. Никто не знал названия этого цветка, и Мао сказал: «Пусть называется цветком Хоу Бо».

Мао задумал поездку на находившуюся неподалеку родину его любимого чая, в деревню Колодец Дракона. Крестьян заблаговременно удалили «на массовое собрание» — на деле в целях безопасности Мао. Однако отдельные случайные визиты считались достаточно безопасными, и как-то Мао заглянул в один крестьянский дом. Проживавшая там супружеская пара не поняла ни слова из хунаньского диалекта Мао, а он не понял их речи. Стали собираться любопытные сельчане, и охрана быстро увела Мао прочь.

Во время одного из походов на вершину холма Мао заметил на некотором расстоянии загоревшуюся соломенную хижину. Ее обитатели стояли поодаль и беспомощно наблюдали за поглощающим их дом пламенем. По словам фотографа Мао, он «взглянул на меня и холодно сказал: «Хороший пожар. Полезно сжечь дотла, полезно сжечь дотла!».

Фотограф была поражена. Почувствовав это, Мао пояснил: «Если бы не пожар, они бы так и жили в соломенной хижине». — «Но теперь она сгорела, и где же им жить?» Он не ответил на мой вопрос, как будто и не слышал…»

У Мао не было ответа на этот вопрос. Все время его правления, когда дело касалось жилья, крестьянам приходилось надеяться лишь на себя. Государство никаких пособий не предоставляло. Даже в городах, кроме апартаментов для элиты и жилых кварталов в индустриальных комплексах, практически никакого жилья не строили.

Наблюдая, как соломенная хижина превращается в пепел, Мао в конце концов тихо сказал: «Хм… действительно чисто, когда земля засыпает ямы и пустоты!»

Это была строчка из классического произведения «Сон в красном тереме». Однако Мао не только декламировал стихи. В этой фразе отразилась страсть к разрушению, которое он демонстрировал еще в юности. Он продолжил: «Это называется «ни разрушения, ни созидания».

Созидание Мао связывал исключительно с превращением Китая в военную сверхдержаву. Здесь, в Ханчжоу, он начал перерабатывать проект первой конституции, к необходимости принятия которой он пришел лишь после четырех лет пребывания у власти. Среди прочего он хотел пересмотреть обещание государства «защищать безопасность и права всех граждан…». Мао подчеркнул слова «всех граждан» и написал на полях: «А кого именно называть гражданином?»

Подхалимы предложили назвать документ «Кодекс Мао Цзэдуна», явно проводя параллель с Кодексом Наполеона. Мао эту идею отверг. Он питал отвращение к закону и не желал связывать себя какими-либо обязательствами. И действительно, несмотря на безнадежную слабость Конституции, от нее вскоре и вовсе отказались.

Однажды Мао осматривал храм, из которого, как обычно, в целях безопасности удалили всех, кроме одного слепого монаха. На алтаре стояла деревянная коробочка с бамбуковыми полосками для предсказаний, и Мао попросил своего фотографа взять одну полоску для него. Женщина потрясла коробочку, вынула полоску и подошла к шкафу со старыми поэтическими сборниками, чтобы найти строчку, указанную на полоске. Строчка гласила: «Никакого мира (покоя, порядка) ни в Доме, ни вне его». Поскольку и речи не было о том, чтобы представить Мао эту зловещую строчку, женщина быстро выбрала другую: радостную и вызвавшую смех.

Предсказание оказалось сверхъестественно точным. Госпожа Мао приехала с их дочерью Ли На, чтобы встретить китайский Новый год, традиционное время семейного единения. Но визит закончился тем, что госпожа Мао разрыдалась и потребовала самолет, чтобы покинуть резиденцию. Ханчжоу, славившийся не только пейзажами, но и женщинами, возродил сексуальные фантазии Мао. Он впоследствии возвращался туда сорок один раз, частично по этой самой причине. Ему нравились юные и на вид невинные женщины, которых подчиненные поставляли ему для танцев и последующего секса.

Мао больше не испытывал сексуального влечения к своей жене. Еще до 1949 года русский врач Орлов пытался решить «проблемы сексуального характера» Мао с женой. (В одной из своих телеграмм Сталину Орлов язвительно назвал госпожу Мао императрицей.) Затем у госпожи Мао начались серьезные гинекологические расстройства, которые она лечила в России, приезжая под фамилией Юсупова: она гостила во дворце в Ялте, прежде принадлежавшем князю Юсупову, человеку, убившему Распутина. (Сам Сталин останавливался в этом дворце во время Ялтинской конференции.) Ее болезнь наверняка еще больше отвратила Мао от нее. Его интрижки становились все более наглыми. Однажды госпожу Мао увидели рыдающей у озера Чжуннаньхай. «Не говорите никому, — попросила она обнаружившего ее врача Мао. — Никто, даже Сталин, не может победить председателя в политической борьбе; никто не может превзойти его и в обладании женщинами». Госпожа Мао становилась все несноснее и истеричнее и вымещала свой гнев на обслуживающем персонале, обычно обвиняя медсестер в том, что они «преднамеренно пытают» ее; сама их била и требовала, чтобы их наказали.