Ему не удалось провести эту идею в жизнь, но Китай наряду с русскими стал единственным составителем заключительной декларации, а сам Мао пользовался исключительным вниманием Москвы, став единственным иностранным лидером, которого поместили в Кремле. В помещениях, где гостил Мао, все было устроено по его вкусу, и даже туалет был оборудован так, чтобы он мог справлять нужду сидя на корточках, для чего к унитазу была пристроена специальная платформа. На торжественной демонстрации, посвященной годовщине большевистской революции, Мао и Хрущев появились рука об руку. Проходившие по улице Горького и Красной площади демонстранты размахивали флажками Китая и скандировали: «Да здравствует Мао и Китай!»
В этом стремлении Мао к равному статусу с СССР основным активом Китая были его людские ресурсы. Один москвич поделился в то время с руководителем финских коммунистов: «Теперь мы можем больше не бояться Америки. Китайская армия и наша дружба с Китаем изменили все положение в мире, и Америка ничего не может с этим поделать». И этот козырь Мао постоянно разыгрывал во время своего пребывания в Москве. В беседах с Хрущевым он принимался подсчитывать, сколько дивизий каждая страна может выставить, исходя из численности ее населения. Китай по численности превосходил СССР и всех его союзников в соотношении два к одному. Сразу же после возвращения из Москвы Мао решительно отменил программу контроля за рождаемостью в Китае, то есть ту политику, которой режим придавал ранее большое значение.
Для того чтобы показать, что он ровня русским хозяевам конференции и стоит выше остальных ее участников, Мао одним махом отмел действовавшее на ней правило: каждый выступающий должен заранее представить текст своего доклада, сказав: «У меня нет текста. Я смогу говорить от себя». Он и в самом деле не пользовался написанным текстом, но тщательно подготовил свою импровизацию. Прежде чем подняться на трибуну конференции, Мао привел себя в состояние сверхконцентрации и так погрузился в свои думы, что, когда его переводчик, в ожидании лифта, стал застегивать воротник на верхние пуговицы, он смотрел на того пустым взглядом, явно не понимая, чем занят его помощник.
Мао стал также единственным докладчиком, который говорил не выходя на трибуну, а сидя на своем месте. Перед началом своего выступления он объявил, что «слаб на голову». Это, как заметил посол Югославии, «стало сюрпризом для большинства присутствующих».
Мао докладывал о проблемах войны и мира с вызывающе-небрежным безразличием к человеческим страданиям: «Давайте прикинем, сколько людей может погибнуть, если разразится война. Сейчас в мире живут 2,7 миллиарда человек. Погибнуть может одна треть или даже чуть больше, может, половина… Я бы сказал, даже принимая самый худший вариант: пусть половина погибнет, а половина останется в живых, но империализм будет стерт с лица земли, и весь мир станет социалистическим».
Итальянский участник этого совещания Пьетро Инграо сообщил нам, что слушатели были «шокированы» и «недоумевали». Мао дал понять, что он не только не имеет ничего против ядерной войны, но даже готов приветствовать ее. Глава югославской делегации Кардель уехал с твердым убеждением: «Совершенно ясно, что Мао Цзэдун хочет войны…» Даже убежденные сталинисты из Французской компартии были потрясены этими словами.
Мао также развеял все сомнения относительно повышения уровня жизни: «Говорят, что бедность — это плохо. На самом деле бедность — это хорошо. Чем народ беднее, тем он революционнее. Просто ужасно представить себе время, когда все станут богатыми… Из-за избытка калорий у людей будет по две головы и по четыре ноги».
Взгляды Мао шли вразрез с настроениями постсталинских коммунистических режимов, которые хотели избежать войны и повысить уровень жизни. Успеха у них председатель не имел. Хотя в этот приезд у него было много встреч с лидерами компартий (в противоположность его предыдущему приезду в Москву, когда Сталин воспротивился всем подобным встречам) и он не упускал при этом возможности раздать советы, мало кто воспринял его слова всерьез. Судя по записям Джона Голлана, вот какие советы давал Мао генеральному секретарю крошечной и не имеющей никакого влияния Коммунистической партии Великобритании: «…дождитесь подходящего момента — и однажды Англия станет вашей… А когда победите, не убивайте своих противников, лучше держите их под домашним арестом». Одному из самых молодых участников совещания, болгарину Тодору Живкову, третьестепенной фигуре в коммунистическом лагере, Мао пророчил: «Вы молоды и умны… Когда социализм победит во всем мире, мы предложим вас на пост президента всемирной коммуны». Никто, кроме самого Живкова, не верил, что Мао и в самом деле так думает. Мао привел в восторг и очаровал отдельных деятелей, но ему не удавалось добиться того уважения, которое трансформируется в преданность или убежденность.
Мао приписал свою неудачу военной и экономической слабости Китая. «Мы низенькое деревце, а Советский Союз — громадное дерево», — сказал он поляку Гомулке, приводя выпуск стали в качестве единицы измерения. Он намеревался изменить эту ситуацию. В своей заключительной речи он сказал: «Товарищ Хрущев сказал мне, что через пятнадцать лет Советский Союз обгонит Америку. Я ответил на это, что через пятнадцать лет мы тоже сможем догнать и даже перегнать Британию». Подтекст этого высказывания заключал в себе признание того факта, что Мао тоже участвует в гонке и столь же заядлый игрок, как и Хрущев.
Чтобы принизить Хрущева, Мао избрал для себя нравоучительный стиль, разговаривая с советским лидером как наставник: «Вы несдержанны и этим порождаете себе врагов… дайте людям высказывать разные точки зрения и говорите с ними медленно…» В присутствии большой аудитории Мао позволял себе еще более величественные высказывания: «В помощи нуждается каждый. Искусному умельцу нужна помощь троих подручных, забору нужны три опоры, чтобы они его поддерживали. Такова китайская пословица. Другая китайская пословица гласит, что при всей своей красоте лотосу нужны зеленые листья, чтобы они оттеняли его великолепие. Вам, товарищ Хрущев, даже если вы прекрасный лотос, тоже необходимы зеленые листья…»
При этих словах, по воспоминаниям одного из участников совещания, Хрущев «склонил голову и густо покраснел»[121].
И что было еще хуже для Хрущева — Мао перед лицом делегатов из всех 64 стран коснулся попытки сместить Хрущева несколькими месяцами раньше и, упомянув о Молотове, главе всего заговора, охарактеризовал его такими словами: «Это наш старый товарищ, давнишний борец». Мао также заметил, что линия действий Хрущева была только «относительно правильной». При этих его словах в зале повисла зловещая тишина. Несколько раз наедине с высшими советскими руководителями Мао позволял себе слова вроде «Мы очень любим Молотова». (В 1955 году крайне непривлекательный Молотов назвал Китай «соруководителем» коммунистического лагеря.)
В своих воспоминаниях Хрущев писал о «мании величия» Мао: «Мао считал себя человеком, посланным Богом, чтобы возносить к Богу мольбы. На самом же деле Мао, скорее всего, думал, что Бог возносит к Мао
После возвращения из Москвы Мао добавил к своему списку закупок еще один пункт, столь дорогой его сердцу: атомные подводные лодки, которые Пекин считал «основой современного арсенала». В июне 1958 года Чжоу Эньлай направил Хрущеву просьбу о передаче технологии и оборудования для их производства, а также авианосцев и других крупных военных кораблей.
Но на этот раз Хрущев не стал просто так передавать все то, о чем его просил Мао. Вместо этого он предложил вариант «услуги за услугу»: использовать протяженную береговую линию Китая, с которой, в противоположность советской, открывался быстрый и удобный выход в открытый океан. Хрущев стремился создать совместные экипажи из китайцев (и вьетнамцев) на советских кораблях с тем, чтобы эти корабли могли использовать китайские (и вьетнамские) порты. Посол Юдин направил такое предложение Мао 21 июля.
Мао хотел иметь свой собственный военный флот и хотел строить свои собственные корабли. Чтобы создать повод для отказа от инициативы русских, он разыграл приступ гнева. На следующий день, 22 июля, он вызвал Юдина к себе и сказал ему: «Вы так меня расстроили, что я не спал всю ночь». Затем он исказил суть предложения Москвы как покушение на суверенитет Китая, обвинив русских в желании контролировать Китай посредством объединенного флота. «Вы всегда не доверяли китайцам…» И сквозь маску показного раздражения Мао выдавил свое подлинное требование: «Вы должны помочь нам создать военно-морской флот!.. Нам надо иметь
Хрущев принял спектакль Мао всерьез, как тот и надеялся, и очень забеспокоился. 31 июля он выехал в Пекин с неофициальным визитом. Мао устроил ему демонстративно холодный прием. Когда оба лидера встретились для первой беседы, Хрущев прямо заявил: «У нас нет намерений создавать объединенный флот». После нескольких напыщенных фраз Мао отступил и признал, что предложение Хрущева было неверно истолковано, что он не спал «из-за ничего», хотя и продолжал вести себя так, словно национальная гордость получила смертельное ранение. Но театральные представления Мао уже заставили Хрущева пойти навстречу Китаю, и советский лидер согласился построить в Китае «большой завод… для выпуска значительного числа подводных лодок». Чтобы усилить давление на Советский Союз, Мао прозрачно намекнул, что в противном случае русские могут быть втянуты в войну: «Сейчас, когда у нас нет флота атомных подводных лодок, мы просто будем вынуждены отдать вам все наше побережье, для того чтобы вы сражались за нас». Затем, чтобы донести этот момент до сознания своих собственных соратников, сразу же после отъезда Хрущева Мао снова спровоцировал военный конфликт, и опять-таки против Тайваня. Второй кризис в Тайваньском проливе весьма напоминал первый кризис 1954–1955 годов, который устроил Мао, чтобы выкрутить руки своему союзнику ради обладания технологией создания атомного оружия. На этот раз ставкой в игре стали атомные подводные лодки и другие секреты высокотехнологичного военного производства. 23 августа Мао приказал начать сильный артобстрел острова Куэмой, трамплина к Тайваню. По крошечному островку Китай выпустил более 30 тысяч артиллерийских снарядов (в основном советского производства). Вашингтон решил, что Мао вполне определенно намеревается вторгнуться на Тайвань. Никто на Западе даже не мог представить себе истинную цель этой игры: заставить США пригрозить ядерной войной, чтобы напугать своего собственного союзника, — весьма редкий прием в отношениях между государствами.
США направили мощный флот в район конфликта, и 4 сентября Государственный секретарь Джон Фостер Даллес заявил, что США намереваются защищать не только Тайвань, но и Куэмой, и пригрозил обстрелом материкового побережья Китая. Кремль испугался возможного вооруженного столкновения с США и направил на следующий день министра иностранных дел Андрея Громыко с неофициальным визитом в Пекин. Громыко привез с собой проект письма Хрущева к Эйзенхауэру, в котором было сказано, что нападение на Китай «будет рассматриваться как нападение на Советский Союз». Хрущев хотел услышать комментарии Мао по этому поводу, которые, как он надеялся, будут заверениями, что дело не зайдет так далеко. Мао пошел ему навстречу, пообещав Громыко, что «на этот раз мы не намереваемся захватить Тайвань, какие собираемся и воевать с американцами, такчю мировая война не грянет». При этом он ясно дал понять, что война за обладание Тайванем определенно поставлена на «карту будущего» и, вероятнее всего, такая война станет ядерной.
Хрущев считал, что Мао вполне может развязать подобную войну, но в своих воспоминаниях он записал: «Мы не делали никаких попыток сдерживать наших китайских товарищей, поскольку считали, что они абсолютно правы в своих стремлениях воссоединить все территории Китая». Таким образом, привлекательность Тайваня стала выходом для Мао: даже когда он угрожал развязать третью мировую войну, Москва не считала себя вправе урезонить его.
Разработав такой сценарий будущей ядерной войны с Америкой из-за Тайваня, Мао изрядно поиграл на нервах русских. Он сказал Громыко, что на определенном этапе хотел бы обсудить с Хрущевым вопрос о координации действий в такой войне, а затем заговорил о том уроне, который понесет при этом СССР. «Когда война закончится, — сказал он, — где мы построим столицу социалистическою мира?», дав тем самым понять, что Москва перестанет существовать. Мао продолжал настаивать, чтобы новая столица была возведена на рукотворном острове в Тихом океане. Это последнее замечание так испугало Громыко, что он даже хотел изъять упоминание об этом из своей телеграммы, отправляемой в Москву. В Кремле же «обратили особое внимание» на такой полет фантазии Мао, как вспоминал референт, писавший проект телеграммы.