По прибытии Цая в Цзянси Мао не пустил его на должность, самолично поставив во главе армии вместо вновь прибывшего своего шурина Лю. Это удалось скрыть от Шанхая, поскольку в тот момент с Цзянси не было ни телефонной, ни телеграфной, ни радиосвязи. Связь осуществлялась только через курьеров, для которых преодоление расстояния от Шанхая до базы и обратно занимало несколько недель. Есть основания считать, что он вместе с шурином Лю убил несговорчивого партийного инспектора по имени Цзян Ханьбо, а затем подделал от его имени доклад в Шанхай, восхваляющий линию Мао.
Мао решил просто поставить Шанхай перед фактом. До сих пор он писал в Центр регулярные подобострастные письма, теперь же полностью прекратил это делать и не реагировал на неоднократные вызовы в Шанхай. Чтобы его не трогали, он даже распустил слух о собственной смерти от болезни. Поскольку Мао был уже известным «бандитским вожаком», то известие о его смерти опубликовала вся пресса националистов, что как нельзя лучше соответствовало замыслу Мао.
Этой дезинформационной кампании сопутствовал успех. 20 марта в Москве в бюллетене Коминтерна «Инпрекор» появился некролог в черной рамочке: «Из Китая поступило извещение о том, что товарищ Мао ЦзэДун… основатель Красной армии, умер в районе Фуцзяни от продолжительной болезни легких».
И вдруг через две недели после этого и Москва, и Шанхай вдруг обнаружили, что Мао не только жив и брыкается, но и успел подмять под себя армию Цзянси. 3 апреля 1930 года Центр разослал по всем коммунистическим армиям циркуляр, предписывающий не подчиняться никому, кроме Шанхая. В циркуляре содержалось порицание действий Мао (имя которого, впрочем, не упоминалось) за захват власти над армией Цзянси без достаточных полномочий от Центра.
Когда этот документ добрался до Цзянси, в мае местные коммунисты восстали против Мао. В некоторых районах удалось поднять даже крестьянские восстания против режима Мао и Лю. Дело в том, что до прибытия Мао коммунисты в Цзянси уделяли много внимания таким вещам, как производство и уровень жизни, даже построили фабрику по производству сельскохозяйственных орудий и домашней утвари. Лю и Мао подвергли эти программы критике, обозвали «конструктивизмом», и Лю добавил, что «в интересах борьбы снижение производства является неизбежным». Крестьяне, лишенные возможности поднять производительность труда и изнуренные налогами (которые, по словам Лю, они «платили, прыгая от радости»), восставали район за районом с лозунгами вроде «Дайте нам спокойно жить и спокойно работать!». Лю безжалостно подавил все мятежи: «Арестовывать любого, кто похож на мятежника или возмутителя спокойствия! — приказывал он. — Никакие родственные или дружеские чувства не должны мешать вам! Вы должны докладывать властям о каждом неподобающем поступке любого человека, чтобы виновные были схвачены и наказаны».
Лю Шици заявил, что во главе мятежей стоят «антибольшевистские элементы, оказавшиеся на должностях секретарей партии». «Антибольшевиками» именовали себя приверженцы давно исчезнувшего к тому времени национального течения, которое Лю выгодно было считать действующим, чтобы списывать на него все местные беспорядки. За месяц были убиты тысячи крестьян и коммунистов.
Наконец-то коммунистам в Цзянси выпала редкая возможность. В начале августа 1930 года Мао со своей армией был в сотнях километров оттуда, под Чанша, куда отправился для контроля над армией Пэн Дэхуая. Коммунисты в Цзянси во главе со своим прежним лидером Ли Вэньлинем не могли упустить этот шанс, провели собрание и сместили Лю с должности. Собрание бурно обвиняло Лю, а через Лю — и Мао в том, что тот «думает только о власти», «захватил должность военачальника» и «подвергает партию великой опасности», как позже сам Лю признавался Шанхаю. Кроме того, в вину Лю ставили «слишком массовые» убийства товарищей и развязывание «обширного красного террора».
Местные коммунисты потребовали от Шанхая исключить Лю из партии. Инстинкта убийцы ни у кого из них не было, и они отпустили Лю в Шанхай, где он получил назначение в другой Советский район. Однако его хозяин, Чжан Готао, оказался не менее кровожадным человеком, чем сам Мао, и вскоре затеял собственную кровавую чистку, в число жертв которой попал и Лю. Золовка Мао, Хэ И, вернулась после этого к брату Мао Цзэтаню.
С отставкой Лю Мао остался без своего человека в Цзянси. Покончив с осадой Чанша, он вернулся в Цзянси, чтобы вернуть себе власть — и чтобы отомстить. По дороге, 14 октября, он поспешил очернить коммунистов в Цзянси в глазах Шанхая: «Вся [местная] партия находится под влиянием кулаков… и полна антибольшевиков… Без тщательной чистки от кулаков и антибольшевиков… спасти партию не удастся».
Именно в это время Мао узнал, что Москва собирается сделать ему окончательное предложение и назначить его на должность главы будущего государства. Агрессивное рвение к власти получило высшую награду. Теперь, имея благословение Москвы, Мао преисполнился намерения провести крупномасштабную чистку, чтобы избавиться от любой оппозиции, а в ходе ее развязать такой красный террор, чтобы никто и думать больше не смел о том, чтобы противоречить Мао.
У Шанхая на тот момент не было возможностей приструнить его, поскольку в середине ноября там вспыхнула жаркая борьба среди самого руководства, вызванная стараниями некоего малоизвестного человека по имени Ван Мин, которому в последующие годы предстояло возглавить оппозицию Мао.
В конце ноября 1930 года Мао начал расправу. Он приказал всем войскам собраться в центре коммунистической территории, откуда сложно было скрыться. Там он объявил о раскрытии заговора антибольшевистского корпуса во главе с Пэн Дэхуаем и назвал заговорщиками всех, кто отказывался признать власть Мао. Начались аресты и казни. Один из палачей в своих неопубликованных мемуарах описывает пытки офицера, пытавшегося выйти из-под власти Мао: «Спина его была вся в ранах, похожих на рыбью чешую».
Остались у Мао счеты и в армии Чжу и Мао, откуда его год назад изгнали путем голосования. Многие офицеры относились к Мао неприязненно, примером чего может служить, в частности, письмо офицера по имени Лю Ди в Шанхай от 11 января 1931 года: «Я никогда не доверял Мао… [после одной из битв] я встречал много офицеров из различных армейских подразделений… они выглядели расстроенными и находились в угнетенном состоянии. Все жаловались, что их не предупредили, что для работы в коммунистической партии необходимо владеть навыками подхалимажа и что овчинка не стоит выделки. Я разделяю эти чувства и вижу, что партия день ото дня теряет большевистский дух…» Мао обвиняли в «преступном бросании за решетку товарищей» и называли его «злобным заговорщиком» — 20 декабря 1930 года он сам свидетельствовал об этом в Шанхае.
Для осуществления чистки Мао использовал своего приятеля Ли Шаоцю, о котором товарищи отзывались как о человеке «порочном и грязном». Один из партийных инспекторов писал о нем: «В армии Ли не любят за то, что перед боем он — сама храбрость, когда надо заводить солдат перед атакой, но, как только начинается бой, он превращается в труса». Люди, работающие под его руководством, умоляли партию «уволить и наказать его».
Сначала Ли арестовал лишь нескольких человек, после чего заставил их под пытками назвать имена других; за этим последовали новые аресты, опять пытки — так изобличались все новые и новые недоброжелатели Мао. Один из старших офицеров вспоминал впоследствии, что люди Ли просто «приходили и заявляли: «Среди вас есть антибольшевики», после чего называлось несколько имен… без приведения каких-либо доказательств вины этих людей… Под пытками их заставляли признаться [в своем антибольшевизме], а заодно и назвать еще с десяток имен. Названных тоже арестовывали и подвергали пыткам, и они называли уже другие имена…».
Сам Мао 20 декабря тоже написал в Шанхай письмо, где утверждалось, что за месяц «в рядах Красной армии было разоблачено более 4400 антибольшевиков». Большинство из них были казнены — и всех пытали, чего Мао и не отрицал. Но утверждал при этом, что если человек начинает лжесвидетельствовать, не в силах выдержать пыток, то он все равно виновен. «Разве верный революционер станет оговаривать своих товарищей под какими бы то ни было пытками?» — писал Мао.
Закрутив гайки в армии, Мао переключил внимание на коммунистов в Цзянси. 3 декабря он вручил Ли список своих врагов и послал его в Футянь, где жили лидеры Цзянси. Августовское собрание, на котором было принято решение об изгнании Лю, Мао заклеймил, как «антибольшевистское собрание», устроенное «против Мао Цзэдуна». Ли было приказано «подавить их» и «перебить их по всем округам и районам». «Если где-то отказываются арестовывать и убивать, значит, партией и правительством там управляют антибольшевики, и их можно смело схватить, чтобы разделаться с ними» [«сюньбань», что означает пытки и/или ликвидацию].
Ли прибыл в Футянь 7 декабря, арестовал всех, кто числился в списке Мао, и пытал их всю ночь. Одна из пыток называлась «пехотные мины», она заключалась в мучительном медленном дроблении большого пальца. Популярна была также пытка медленным прижиганием жертвы горящим тампоном. Особенную жестокость Ли проявил по отношению к женам лидеров Цзянси. Их раздевали догола, и, как гласит поданный сразу же после описываемых событий протест, «тела, особенно половые органы, прижигали горящим тампоном, а груди изрезали маленьким ножом».
В результате таких зверств вспыхнул бунт, первый бунт, открыто направленный именно против Мао. Во главе мятежников встал уже упомянутый Лю Ди, тоже хунанец, знавший Мао уже много лет. Ранее Мао хотел привлечь земляка на свою сторону, чтобы тот помог ему управлять армией Цзянси. По поручению Мао 9 декабря Ли вызвал Лю Ди к себе, где сначала предъявил ему обвинение в антибольшевизме, а затем пообещал отпустить, если тот согласится сотрудничать.
Лю Ди объяснил происходящее в письме в Шанхай сразу же после восстания. Он видел, как палачи устраивают пирушки с «выпивкой, мясом и ветчиной», устлав при этом пол своими жертвами, слышал, как Ли «бодро и весело» хвастается успехами в пытках и как остальные ему подражают. Уходя, Ли бросил фразу о том, что «главное тут не в антибольшевизме, а в политике». «Я твердо уверен, что антибольшевизм здесь вообще ни при чем, — писал Лю. — Это наверняка Мао Цзэдун играет в свои игры и прислал своего цепного пса Ли Шаоцю, чтобы тот истребил товарищей из Цзянси».