Мао не был фанатиком и на поиск врагов бросился не в идеологическом рвении. Он ставил перед собой вполне практическую задачу — найти подходящую цель для поражения, создать таких врагов, которых можно было бы «законно», согласно коммунистической доктрине, лишить собственности и уморить непосильным трудом — словами самого Мао, «заставить выполнять неограниченные принудительные трудовые задачи». Параллельно таким же образом решалась и задача запугивания всего остального населения, чтобы ни у кого и мыслей не возникло о неподчинении.
Мао приказывал своим людям «конфисковывать все до последней мелочи» утех, кого назначили жертвами. Порой целые семьи лишались таким образом крова, и им приходилось ночевать в коровниках, «нюпэн». Именно тогда жалкие лачуги, куда внезапно переселяли несчастных, получили это название. Тридцать лет спустя, во время «культурной революции», этот термин широко применялся и для обозначения арестов, хотя в этот раз людей запирали уже не в сельскохозяйственных постройках, а в таких помещениях, как туалеты, школьные классы или кинотеатры.
В результате этих кампаний Мао государство получило десятки тысяч рабов, но вот казна при этом выиграла немного, поскольку брать с крестьян было уже, как правило, нечего. В докладах указывалось, что лишь два из двенадцати округов могли вообще предоставить хоть какие-то «штрафы» и «пожертвования», общая сумма которых явно не дотягивала до поставленной Мао цели.
Состояние жертв хорошо описывает офицер Красной армии по имени Гун Чу в своем рассказе о том, как он проезжал местечко Гун под Жуйцзинем, где жили люди с такой же фамилией, как и у него, что означало наличие общих предков.
«Я зашел в большое бунгало, покрытое черной черепицей… Меня поразила царившая там атмосфера печали и запустения. Мебели не было вообще, лишь один сломанный стол и скамейка. Внутри сидели две женщины средних лет и одна старуха, с ними — трое маленьких детей голодного вида, в лохмотьях. При виде меня с четырьмя вооруженными охранниками их охватила паника…»
Затем они услышали имя Гун Чу и, «встав передо мной на колени, стали умолять меня спасти им жизнь».
«Рыдая, старуха сказала: «Мой старик читал книги [это означает, что семья была преуспевающей], и два моих сына — тоже. У нас было более 10 мю земли, и два наших сына пахали ее… Мой старик и два наших сына — всех их арестовали… избили и повесили, а с нас потребовали 250 юаней. Мы смогли набрать только 120 юаней и отдали вдобавок все драгоценности женщин… Но… тело моего старика все еще висит там, где его казнили, и тела двоих наших сыновей тоже… Сейчас же от нас требуют заплатить еще 500 юаней, угрожая иначе арестовать нас всех вшестером. Командир! Нам нечего есть, так где же мы возьмем 500 юаней? Прошу вас, вспомните о наших общих предках, замолвите за нас слово!»
Женщина сообщила Гун Чу, что ее муж хотел отправиться на его поиски. Но власти «…не давали нам и шагу сделать из деревни. Сегодня само Небо открыло глаза и привело вас в нашу семью. Командир, пожалуйста, спасите нас!» С этими словами старуха стала безостановочно биться головой о землю. Обе невестки и дети тоже плакали».
Гун Чу пообещал помочь, но так ничего и не сделал: он знал, что вмешайся он, и станет только хуже. За несколько месяцев до того он уже попытался в подобной ситуации помочь одному врачу, так мстительные местные красные дождались, пока Гун Чу уедет, и тут же «убили врача и конфисковали его аптеку. Жена врача с детьми стали нищими». Именно ряд подобных событий и подтолкнул Гун Чу к тому, чтобы разочароваться в коммунизме и бежать при первой же возможности[22].
Мао проявил изобретательность и в деле пополнения Красной армии «добровольцами». Когда у одной из сотрудниц стали наблюдаться трудности в вербовке солдат, Мао приказал ей «в течение трех дней найти всех контрреволюционеров». Она нашла их, и эти люди в страхе перед репрессивной машиной государства тут же вступили в армию. В одном из районов ответственный за призыв по имени Цай Дуньсун так и не обеспечил достаточного числа рекрутов. Тогда Мао вызвал его к себе и стал допрашивать, скорее всего — пытать, поскольку Цай «сознался» в формировании «антикоммунистических бригад». Было проведено массовое собрание, на котором Мао огласил признание, и Цая вместе с рядом других людей казнили прямо на месте. Сотрудник, работавший вместе с Цаем, вспоминает, что после такого урока «меньше чем за полмесяца я завербовал 150 человек».
Первая Советская республика в Китае управлялась с помощью террора и охранялась, как тюрьма. Для того чтобы выйти из деревни, требовался пропуск, дороги охраняли вездесущие часовые. Одним из тех, кто получил шанс выбраться, был некий управляющий строительством государственных памятников, имевший доступ к деньгам. Он взял 246,5 юаня — вполне достаточную сумму для того, чтобы купить пропуск; но не успел он и шагу сделать за пределы деревни, как его арестовали. Позже, с помощью двух высокопоставленных сотрудников, брата одного из которых казнили по обвинению в антибольшевизме, ему удалось выбраться и из тюрьмы, но его опять поймали, подвергли фиктивному суду в присутствии нескольких сотен человек и казнили. Современники вспоминают, что казнили не только любого, кто «хотел перебежать к белым», но и «если заключенный сбегал, казнили тюремщика».
В таком мире, похожем на тюрьму, самоубийства стали нередки — это была первая волна того потока самоубийств, который захлестнет страну при Мао. Уровень самоубийств, в том числе среди чиновников, оказался столь ошеломительным, что режиму пришлось публично обратить внимание на это явление, выпустив лозунг «Самоубийство — позор для революционера».
Даже любимец Мао, высокопоставленный офицер Ян Юэбинь, отчаялся настолько, что перебежал к националистам и выдал им расположение домов лидеров партии. Националисты тут же нанесли по этим домам бомбовый удар, и лидерам партии пришлось в массовом порядке спасаться бегством.
Чем ближе к границе Советской республики жил человек, тем больше у него было шансов спастись. Некоторые из рядовых членов партии, разочаровавшись, организовывали массовые побеги. Любого рядового сотрудника, в отношении благонадежности которого возникали хоть малейшие подозрения, тут же переводили из приграничных областей в центр. Многие дожидались наступления националистов и тогда перебегали. В последние дни Советской республики, когда националисты усилили натиск, восставали целые деревни, нанося удары по отступающей Красной армии с единственным оружием, которое оставалось у крестьян, — ножами и копьями, поскольку все огнестрельное оружие режим давно конфисковал.
Государство в ответ становилось еще беспощаднее и не оставляло людям ни малейшего шанса. В худшие дни даже обычное человеческое общение могло стать поводом для смертной казни. «Никому не разрешалось оставлять гостей на ночь, — вспоминают ветераны. — Если какая-нибудь семья осмеливалась сделать это, убивали и семью, и гостя».
Жуйцзиньская база, территория первой Советской республики, состояла из больших частей провинций Цзянси и Фуцзянь. С года основания коммунистического государства, 1931, до года, когда красные покинули край, 1935, эти две провинции понесли самые тяжелые людские потери. Население Цзянси уменьшилось более чем на полмиллиона — на 20 процентов. Потери Фуцзяни были примерно такими же. С учетом, что убежать удавалось мало кому, это означает, что на Жуйцзиньской базе всего погибло около 700 тысяч человек. Большая часть из них были либо убиты, как «классовые краги», либо уморены непосильным трудом, либо совершили самоубийство, либо иным образом стали жертвами режима[23]. Причем эта цифра — 700 тысяч — не учитывает количество смертей в тех областях, которые лишь ненадолго попадали под красную оккупацию, как и огромное число смертей на пяти других революционных базах на территории Китая, управлявшихся тоже из Жуйцзиня.
Много лет спустя местные жители будут показывать туристам массовые захоронения и вымершие деревни. Люди, жившие при первом коммунистическом режиме Китая, не могли его принять. Когда в конце 1949 года, сразу же после освобождения, в эту область прибыл первый офицер российской разведки, недавно назначенный партийный лидер сообщил ему, что в Цзянси нет ни одного члена КПК.
Глава 10
От смутьяна до номинального главы
(1931–1934 гг.; возраст 37–40 лет)