Глава 11
Мао затевает великий поход
(1933–1934 гг.; возраст 39–40 лет)
В сентябре 1933 года Чан Кайши мобилизовал полумиллионную армию для еще одного, пятого по счету, «карательного похода» на базу Жуйцзинь. В мае 1933 года он заключил перемирие с японцами, неохотно согласившись оставить им — кроме Маньчжурии — части Северного Китая, что позволило ему направить все свои силы на борьбу с красными.
В предшествующие походу месяцы Чан строил надежные дороги для переброски войск и их снабжения. Обеспечив тылы, Чан смог сосредоточиться на Центральном советском районе. Армии медленно втягивались в оперативную революционную базу, останавливаясь через каждую пару километров и строя маленькие крепости на таком расстоянии, чтобы его можно было перекрыть пулеметным огнем. И вскоре красные оказались в тесном кольце бункеров. По словам Пэн Дэхуая, Чан «постепенно брал в тиски Советскую республику: тактика, подобная той, когда осушают пруд и затем достают рыбу».
Красная армия была в десять раз малочисленнее армии Чана и гораздо хуже вооружена. Более того, армия Чана, благодаря труду большой группы немецких военных советников, теперь была гораздо лучше обучена. В частности, генералиссимусу удалось воспользоваться услугами человека, сыгравшего решающую роль в тайном возрождении германской армии после Первой мировой войны, генерала Ганса фон Зекта. Москва же раскинула собственную «немецкую» сеть, чтобы помочь китайским красным противостоять советникам Чана. В качестве главного военного советника в Шанхай был послан немецкоговорящий военный эксперт Манфред Штерн (позже в испанской гражданской войне ставший известным как генерал Клебер). А в сентябре в Жуйцзинь отправили немца Отто Брауна, фактически ставшего командующим армией.
В Жуйцзине Браун обосновался в окруженном баррикадами районе, предназначенном для партийных лидеров, в соломенной хижине в центре рисовых полей. Как вспоминал Браун, «меня попросили в целях безопасности стараться не покидать помещение, поскольку я считался «иностранным дьяволом», и из-за постоянных воплей [националистов] о «русских агентах». Брауну дали китайское имя Ли Дэ, что означало «Ли-немец», и обеспечили «женой», «большой и очень сильной физически», ибо китайцы полагали, будто иностранцам для удовлетворения их сексуальных потребностей необходимы сильные женщины.
По утверждению госпожи Чжу Дэ (преемницы жены Чжу Дэ, казненной националистами), отражавшему слухи того времени, «ни одна из товарищей женского пола не желала выходить замуж за иностранца, не умевшего говорить по-китайски. Вот почему не сразу они [партия] могли найти подходящую партнершу». В конце концов остановились на красивой деревенской девушке, выданной замуж еще ребенком и по этой причине не влившейся в ряды революционеров. Однако, несмотря на давление высокопоставленных партийцев, девушка отказалась. «Несколько дней спустя она получила приказ: «Ли Дэ — товарищ высокого ранга, посланный на помощь китайской революции. Стать его женой — революционная необходимость. Организация решила, что ты должна выйти за него замуж». Девушка повиновалась крайне неохотно… отношения у них так и не наладились».
Во втором, устроенном без ее согласия, браке эта женщина родила Брауну сына. Мальчик родился темнокожим — по цвету ближе к китайцу, чем к белому, что сподвигло Мао на шутку: «Ну, этот ребенок опровергает теорию о превосходстве германской расы».
Самым близким Брауну человеком был Бо Гу, человек номер один в партии, прежде работавший с ним в Шанхае и общавшийся с ним по-русски. Они играли в карты с переводчиками и отправлялись на совместные конные прогулки. Чжоу Эньлай, как партиец номер два и высший военный командующий, также много виделся с Брауном. А вот с Мао Браун практически не имел никаких дел и встречался лишь на официальных мероприятиях, где Мао, по воспоминаниям Брауна, «сохранял торжественную сдержанность». Мао не говорил по-русски и держался с Брауном настороженно, видя в немце угрозу лично для себя.
К весне 1934 года войска Чан Кайши уже почти шесть месяцев находились на территории, контролируемой красными. Ни московские советники, ни кто-либо из лидеров КПК не знали, как бороться с опирающимися на бункеры войсками националистов с их подавляющим военным превосходством. Красные лидеры Жуйцзиня понимали, что дни базы сочтены, и начали планировать вывод войск. 25 марта 1934 года Москва послала в Жуйцзинь телеграмму, перехваченную британской разведкой. В телеграмме говорилось о страшном будущем базы, еще более страшном, чем, по-видимому, полагает КПК. Получив это известие, Бо Гу немедленно предпринял попытки к тому, чтобы убрать с дороги Мао. 27 марта Шанхай телеграфировал в Москву: Жуйцзинь «сообщает, что Мао Цзэдун болен уже в течение длительного времени и просит, чтобы его отправили в Москву». Однако Мао вовсе не болел. Бо Гу с соратниками, опасаясь новых непрятностей, просто хотели от него отделаться.
Просьба Жуйцзиня об эвакуации Мао была отклонена. 9 апреля Москва сообщила телеграммой о том, что «[возражает] против визита Мао», поскольку дорога пролегает через районы, контролируемые Гоминьданом, а это слишком опасно. «Его необходимо лечить в Советском районе, даже если это требует больших расходов. Только в случае полной невозможности вылечить его на месте и опасности смертельного исхода болезни мы можем дать согласие на его приезд в Москву».
Мао никоим образом не желал отправляться в изгнание. «Мое здоровье в полном порядке. Я никуда ехать не собираюсь», — возражал он Бо Гу, контролировавшему связь с Москвой. Однако Бо вскоре выступил с другим решением — оставить Мао оборонять укрепленный узел. Оставить главу государства на месте — отличный способ заявить, что Советская республика не погибла.
Никто не хотел оставаться. Многие из оставшихся погибли в боях либо были схвачены и казнены. Одним из них был Цзэтань, младший брат Мао; другим — друг Мао, приглашенный им на I съезд КПК, Хэ Шухэн; еще одним — бывший руководитель партии Цюй Цюбай. Среди выживших преобладало чувство негодования. Покидаемый заместитель Чэнь И был тяжело ранен в бедро шрапнелью. Он приказал на носилках отнести себя к Чжу Дэ и тщетно молил, чтобы его забрали. Два десятилетия спустя он с гневом вспоминал, как ему сообщили о принятом решении (что дает нам редкую возможность получить представление о том, как лидеры КПК оценивали словесные ухищрения своих коллег). «В ответ я услышал пустые слова: «Вы — старший офицер, поэтому нам следовало бы вынести вас на носилках. Однако, работая в Цзянси более десяти лет [точное соответствие оригиналу], вы завоевали авторитет и влияние… Теперь, когда Центр эвакуируется, мы не сможем смотреть массам в лицо, если не оставим вас здесь». Человеком, болтавшим этот вздор, был Чжоу Эньлай».
Мао понимал, что, если его оставят, он будет еще больше удален от партийного Центра и от армии — даже если случайно останется в живых. Ну нет, его противникам так легко от него не избавиться, уж он об этом позаботится. На тот момент Мао был полностью отлучен от военного командования, но, как председатель правительства, был сам себе хозяин и мог выбирать, что ему делать и где находиться. Следующие пол года он посвятил тому, чтобы Бо Гу и компания ни в коем случае не оставили его в безвыходном положении, когда покинут регион.
Поэтому Мао застолбил позицию на пути отступления. Первое место, где он расположился под открытым небом на Южном фронте, тогда рассматривалось как исходная точка эвакуации. Здесь коммунисты столкнулись с кантонским военачальником, который прежде вел с ними прибыльную торговлю вольфрамом и ненавидел Чан Кайши. В отличие от других фронтов, где националисты продвигались все глубже, здесь боев было немного. В конце апреля этот кантонский военачальник начал с красными переговоры о предоставлении коридора для вывода войск. Как только Мао узнал об этом, он неожиданно явился в штаб Южного фронта в Хуэйчане, находившийся прямо на главной дороге из Центрального советского района.
Местные лидеры понимали, что Мао не мог объяснить свое присутствие официальным делом, более того, у него было полно свободного времени. На досуге он бродил по горам и заходил без приглашения к командирам, удобно устраивался на их кроватях и болтал без умолку.
Он даже составлял программы подготовки для местных частей, иногда часами правя один и тот же документ.
В июле Мао уехал так же неожиданно, как и появился. Просто он узнал, что исходную точку перенесли к западу. Тогда же на разведку дороги был отправлен более чем восьмитысячный отряд, а Мао вернулся в Жуйцзинь. Месяц спустя, как только новый пункт эвакуации — Юйду, городок в 60 километрах к западу от Жуйцзиня, — был подтвержден, Мао вернулся в местную штаб-квартиру партии со свитой человек в двадцать пять, включая секретаря, врача, повара, конюха и отряд охранников. Штаб-квартира находилась в нескольких десятках метров от переправы, сразу же за аркой династии Сун, как раз и выбранной для прорыва. Мао самовольно поселился здесь, чтобы его непременно забрали вместе с основным отрядом, когда станет эвакуироваться высшее руководство.
Перед отъездом из Жуйцзиня Мао решил вручить партии два года назад припрятанные в пещере сокровища: золото, серебро и драгоценности. Передать их Бо Гу он поручил своему брату Цзэминю, управляющему банком. Скрывая свои ценности до последней минуты, Мао проявил потрясающее отсутствие преданности партии и Москве, чего Кремль мог бы ему и не простить. Мао успел нарушить множество правил, включая три основных принципа, кои сам же и сформулировал: всегда повиноваться приказам, не отбирать у населения ни иголки, ни нитки (то есть никаких несанкционированных грабежей) и, главное, отдавать партии всю добычу. «Приватизация» добычи была совершенно неприемлемой, поскольку демонстрировала его намерение отколоться от Москвы.