Когда Мао возглавлял Китайскую советскую республику, он фактически потерял прежний абсолютный контроль над регионом, и особенно над Красной армией. Главнокомандующим армией Москва назначила Чжу Дэ. Более того, как партийный секретарь, Чжоу Эньлай стал персоной номер один. Мао отказался подчиниться принципу коллективного руководства и предпринял попытки устрашения. Соратники не поддались и обвинили Мао во всех грехах, даже в том, что он придерживается «кулацкого курса»; этим обвинением сам Мао пользовался, посылая на смерть многих красных из провинции Цзянси. Теперь же он столкнулся с каменной стеной. На заседании после прибытия Чжоу Мао занял председательское место и повел себя так, словно все еще оставался главным. Однако соратники вмешались, сместили самозванца и председателем заседания избрали Чжоу. Очень скоро Мао попросился в «отпуск по болезни», который ему с радостью предоставили, и в конце января 1932 года он в мрачном настроении покинул Жуйцзинь.
Мао отправился в буддийский храм, затерявшийся на Дунхуа, одной из многих гигантских скал, возвышавшихся над равниной вокруг Жуйцзиня. Среди метасеквой, кипарисов, сосен и гладких черных камней скрывался древний храм. Здесь Мао и поселился с женой Гуйюань и отрядом охранников. Храм был большим и гулким. Влажный земляной пол порос мхом. За стенами монастырской кельи зимний ветер срывал листья с деревьев, дождевая вода просачивалась в щели каменной вымостки внутреннего двора, принося еще больше сырости. В общем, очень унылая обстановка.
Мао привез с собой обитые железом ящики, полные документов, газетных вырезок, заметок и стихов личного сочинения. В солнечную погоду охранники вытаскивали ящики во внутренний двор, ставили друг на друга, и Мао, сидя на самодельной скамеечке, читал и перечитывал их содержимое и размышлял, как вернуть утерянную власть.
Он все еще ежедневно получал важнейшие документы и любимые газеты, как националистические, так и коммунистические. Именно в газетах он заметил прекрасный шанс, вполне вероятно подстроенный им самим. Между 15 и 21 февраля 1932 года в главной газете националистов появилось «публичное покаяние», подписанное псевдонимом, который тогда носил Чжоу Эньлай. В «покаянии» Чжоу отрекался от коммунизма и осуждал коммунистическую партию, в особенности за раболепство перед Москвой. Отделение КПК в Шанхае изо всех сил пыталось отразить удар: распространяло листовки и старалось разместить в газетах объяснения о том, что «покаяние» сфабриковано.
Хотя фальсификация не вызывала сомнений, имя Чжоу было замарано, а его власть подточена. Мао поспешил воспользоваться моментом. Будучи реалистом, он понимал, что сместить Чжоу не удастся, и решил добиться от Чжоу поддержки в ограничении власти Чжу Дэ и возвращения себе контроля над армией.
В начале марта Мао пригласили на кризисное совещание, проходившее в 125 километрах к западу от Жуйцзиня, в окрестностях города Ганьчжоу, который Красная армия тщетно пыталась захватить. Получив приглашение, Мао, несмотря на сильный ливень, поспешил к месту встречи. Гуйюань уговаривала его подождать, пока ливень закончится, но Мао настоял на немедленном отъезде и тут же промок до нитки. Всю ночь он мчался верхом на лошади и, прибыв на совещание, бросился критиковать военное командование. Большинство собравшихся лидеров не испытывало желания выслушивать его нотации, и никто не предложил восстановить его в должности командующего армией.
Однако Мао не отступился и, оставшись с армией, принялся приводить свой план в действие. Красные вскоре были вынуждены прекратить осаду Ганьчжоу и большинством голосов решили пробиваться на запад, чтобы соединиться с красными частями, окруженными на границе провинций Цзянси и Хунань. Мао настаивал на противоположном направлении и не желал уступать, поэтому принять окончательное решение должен был Чжоу Эньлай, как лидер партии. Чжоу решил одобрить оба плана, но в направлении, избранном большинством, послал лишь треть армии, а остальных отправил туда, куда хотел Мао. Таким образом Чжоу практически вернул Мао контроль над двумя третями армии вопреки мнению большей части руководства.
Наиболее правдоподобно это экстраординарное решение объясняется предчувствиями Чжоу; он понимал, что безопаснее, пожалуй даже, крайне важно умиротворять Мао. Чжоу знал об угрозе Мао сфабриковать улики участия Пэн Дэхуая и Чжу Дэ (и еще одного партийного лидера, противодействовавшего Мао, Сян Ина) в АБ[24]. Мао глазом не моргнув уничтожил тысячи преданных людей, вставших на его пути, и был вполне способен лично сфабриковать «публичное покаяние». Он имел склонность манипулировать прессой, например создавать слухи о собственной смерти. И почему вдруг сфальсифицированное «покаяние» появилось именно в тот момент, когда Чжоу занял место Мао и стал первым человеком в Советской республике? Чжоу не мог позволить себе нажить такого страшного врага, как Мао.
Возникший в то время страх Чжоу перед Мао так никогда и не покидал его. Мао неоднократно угрожал тем «покаянием» до самой смерти Чжоу более чем четыре десятилетия спустя.
Мао объявил Чжоу и военному руководству, что собирается на северо-восток, но, выйдя в поход, вдруг изменил направление и повел свои две трети армии к юго-восточному побережью. Чжоу он проинформировал, только зайдя так далеко, что бесполезно уже было запрещать ему дальнейшее продвижение. Позже соратники Мао заклеймили этот поход, как вмешательство, «задержавшее исполнение наших планов».
В этом маневре Мао помогал его старый сообщник Линь Бяо, объединившийся с ним ради свержения Чжу Дэ. Линь был главным командиром соединения, переданного Мао. 20 апреля это соединение захватило процветающий город Чжанчжоу у самого побережья, намеченный Мао по личным мотивам.
Одним из мотивов было желание приобрести международную известность, а Чжанчжоу был хорошо связан с внешним миром. Не забывая об освещении этого события в газетах, Мао въехал в город на белом коне. В костюме а-ля Сунь Ятсен и в тропическом шлеме он выглядел значительным, что было для него нехарактерно. Армия маршировала четырьмя колоннами, трубачи дули в трубы. Мао послал соратникам посвященные ему и лично им собранные газетные вырезки, где его подвиги расписывались так: «Красная армия в Чжанчжоу; все побережье потрясено; более 100 тысяч бежали»; «28 иностранных канонерок собираются в Амое». Мао прекрасно понимал, что чем выше его престиж, тем любезнее будет с ним Москва. Действительно, когда год спустя озлобленные соратники попытались избавиться от него, Москва их обуздала, сославшись именно на этот случай. Представитель русских в Шанхае, немец Артур Эверт, уверил их, что поспешил напомнить в Жуйцзинь: «Мао Цзэдун — уже широко известный лидер… И поэтому мы выразили протест против смещения Мао…»
Однако главная причина похода Мао в Чжанчжоу состояла в личном обогащении. В Цзянси он вернулся с многочисленными ящиками, на которых огромными буквами было написано: «Вручить Мао Цзэдуну лично». Этими ящиками заполнили целый грузовик, а когда дорога закончилась, их тащили носильщики. Говорили, что в ящиках — книги, купленные или награбленные Мао, и в некоторых действительно были книги. Однако во многих лежали золото, серебро и драгоценности. Носильщики тайно подняли ящики на вершину горы, сложили в пещере под охраной двух доверенных телохранителей и вход в пещеру запечатали. Руководил акцией брат Мао — Цзэминь, и, кроме немногих ее участников, никто, включая партийное руководство, не знал о перевозке ценностей. Мао подстраховался на случай выхода из партии и ссоры с Москвой.
В мае 1932 года, пока Мао тянул время в Чжанчжоу, Чан Кайши готовился к своему новому, четвертому по счету, карательному походу, собрав для этой цели полумиллионную армию. Создание Советской республики убедило его в том, что коммунисты не станут объединяться с ним для борьбы с Японией. 28 января того же года Япония напала на Шанхай, главный промышленный и торговый центр Китая, расположенный в тысяче километров от Маньчжурии. На этот раз китайские войска сопротивлялись, неся огромные потери. Поскольку военные цели Японии в Шанхайском регионе на этом этапе были ограниченны, Лига Наций смогла выступить посредником в переговорах по прекращению огня. В течение всего кризиса, продлившегося до конца апреля, красные целеустремленно расширяли собственную территорию[25]. После разрешения кризиса Чан Кайши реанимировал курс на достижение «первым делом внутренней стабильности» и снова стал усиленно готовиться к нападению на советские районы.
Получив эту секретную информацию, руководство КПК телеграфировало Мао приказ немедленно вернуть армию на революционную базу. Мао ответил, что не верит в возможности Чан Кайши «осуществить такое же наступление, как его прошлогодний, третий поход», и назвал «мнение и военную стратегию партии абсолютно неверными». Почти месяц он отказывался покинуть Чжанчжоу, пока наконец Чан Кайши не озвучил свои намерения публично, чем доказал неправоту Мао.
29 мая Мао пришлось вернуться в коммунистическую провинцию Цзянси. Из-за того, что он завел войска в мешок, десятки тысяч солдат вынуждены были маршировать на палящей жаре более трехсот километров; многие заболели и умерли. По пути им также пришлось сражаться с дополнительным врагом — кантонцами, которые прежде избегали стычек с красными. Кантонцы вроде бы занимали независимую позицию по отношению к Чан Кайши, но на самом деле замышляли против него заговор. Однако набег Мао на Чжанчжоу встревожил их, ведь город находился всего лишь в 80 километрах от их собственной провинции, и близкая угроза побудила их к действию. Близ города Сюэкоу Красной армии пришлось принять один из немногих действительно жестоких боев, понеся необычайно высокие потери. Отчаяннее других красных солдат сражались недавние повстанцы из армии Гоминьдана; они вступили в сражение обнаженными до пояса, размахивая гигантскими ножами[26].
Несмотря на понесенные Красной армией огромные потери и испытанные солдатами лишения, Мао даже не упрекнули, и он снова стал агрессивно требовать назначения на высший пост в армии — пост главного политического комиссара. Безусловно, его воодушевляло невероятно снисходительное отношение к нему Москвы. Пока Мао прохлаждался в Чжанчжоу, партийное руководство, включая Чжоу Эньлая, послало в Москву коллективную телеграмму, назвав в ней действия Мао «абсолютно противоположными инструкциям К.И. [Коминтерна]» и «стопроцентно правым оппортунизмом». Однако Москва ответила, что необходимо любой ценой удерживать Мао на политической арене и поддерживать его репутацию и статус. Было ясно, что Москва считает Мао незаменимым; Кремль постоянно демонстрировал особое расположение к нему, коим не одаривал ни одного другого лидера. Если бы дело дошло до открытого столкновения, Москва, скорее всего, поддержала бы Мао.
25 июля Чжоу посоветовал удовлетворить требования Мао, «дабы облегчить управление войсками на фронте». Коллеги хотели поручить эту работу Чжоу, но тот взмолился: «Если вы назначите Чжоу главным политическим комиссаром… председатель правительства [Мао] останется не у дел… Это крайне опасно…» 8 августа Мао был назначен главным политическим комиссаром армии.
Мао вновь получил контроль над армией, однако разногласия с коллегами только усугубились. Летом 1932 года Чан Кайши сосредоточился на наступлениях на две подвластные красным территории севернее Цзянси. Подчиняясь инструкциям из Москвы, партия приказала всем своим армиям скоординировать действия для помощи этим районам. Мао должен был подвести свою армию поближе к двум подвергшимся нападению базам и отвлечь на себя вражеские силы, предприняв атаки на города. Некоторое время Мао выполнял поставленную задачу, но, когда ситуация обострилась, отказался продолжать сражения. Несмотря на срочные телеграммы с мольбами о помощи, он, по существу, самоустранился на месяц, пока Чан выбивал красных из этих двух баз.
Следующей целью Чана стала провинция Цзянси. Москва избрала, как наилучшую в данном случае стратегию, лобовой ответный удар, и опять Мао не согласился, настаивая на том, что гораздо выгоднее рассредоточить коммунистические силы и выждать. Мао не верил, что Красная армия сможет нанести поражение во много раз превосходящим ее по численности войскам Чан Кайши, и, по-видимому, надеялся на помощь Москвы.