— Что, стыдно стало самому за ложь? — заметил Онгарбаев. Талапбаев не ответил. Покорными глазами посмотрел на Зарифа Онгарбаева, потом на Зияша и устало опустил свои небольшие смуглые руки на колени.
Рассказ его не вызывал сомнений. Оставалось выяснить, кто еще из прибывших, кроме Нохи Базыбекова и Бахыта Талапбаева, на деле входит в группу Орхи Базыбекова? Никто из них не назвал своим соучастником Кенена Саурбекова. Затем — какой оказией и когда доставлено письмо Орхе Базыбекову из Синьцзяна? С Нохой, вообще, говорить на эту тему бесполезно, у следствия нет пока каких-либо данных о том, что он был посвящен в эту тайну, а вот Бахыта Талапбаева можно и нужно спросить об этом. Если начнет запираться, тогда разоблачать его во вранье посредством очной ставки со свидетелем Тураром Алдабергеновым, узнавшим об этом с его, Бахыта, слов.
К удовлетворению следователей, Бахыт Талапбаев сразу же подтвердил свой разговор с Тураром Алдабергеновым о письме, полученном Орхой Базыбековым из Синьцзяна, и обстоятельства, при которых оно было уничтожено. Однако он уточнил, что человека, доставившего это письмо, он не знает.
8
Арестованного Саурбекова в управление МГБ доставили к вечеру того же дня, что и Талапбаева и Орху Базыбекова. Увидев его, Куспангалиев, не сдержавшись, громко рассмеялся, а когда надзиратель увел Саурбекова, сказал следователю — лейтенанту Прохорову:
— Черт возьми, как он похож на тех торгашей, которые наводняли базары Алма-Аты и всего Джетысу в годы нэпа!
И в самом деле, лучшего сравнения нельзя было подобрать. Всем своим видом и особенно брюшком, нависшим над короткими ногами, обутыми в сапоги красного хрома, а также выглядывающими из-под пиджака воротниками двух, черной и нижней белой, рубашек, Кенен как бы олицетворял торговца мелочной лавки.
На допросе Саурбеков отвечал на вопросы Прохорова по анкетной части протокола быстро и без запинок. Не скрыл байского происхождения, занятий торговлей, обстоятельств, при которых в 1916 году оказался за границей. Сказал, что долго не хотел, проживая в Синьцзяне, принимать китайского подданства и решился на это только недавно.
На вопрос майора: «Зачем же вы приехали в СССР, если там вам было неплохо?» — Саурбеков ответил, что не желал подвергать себя и жену опасностям, которые порождались частыми налетами карательных отрядов гоминьдановских войск на Калмык-Куринский уезд.
— Вот как, — сказал протяжно майор. — А куда же свое хозяйство девали?
— Оставили зятю Турсуну Исабекову.
Затем Куспангалиев спросил Саурбекова, кого из жителей Энбекши-Казахского района он знает хорошо.
Быстрота и легкость, с которыми Саурбеков назвал и характеризовал своих знакомых, говорили о том, что люди эти были для него надежны и при случае отзовутся о нем как о порядочном человеке. Всего таких набралось свыше десяти человек. Большинство, как и сам Саурбеков, нигде не работали, спекулировали продуктами и промтоварами. Но это было не самое важное. В списке этих знакомых оказались земляки жены Кенена, реэмигранты Кенжеш Асанов, Жанузак Орманов и Барак Мурзалиев. Конечно, Саурбеков не знал, что крупно проговорился и этим помог следствию.
Поздно вечером Николаев связался по телефону с капитаном Галиевым, тот, узнав о чем речь, ответил, что уже закончил проверку Асанова, Орманова и Мурзалиева и считает нецелесообразным допрашивать их в качестве свидетелей.
На последующих допросах выяснилось, что Саурбеков, проживая за кордоном, бывал в подавляющем большинстве городов и поселений Илийского округа. В их числе назвал известные следствию Шаты. «Но я бывал там с целями коммерческой деятельности и был лишь свидетелем поднявшегося во всей провинции национально-освободительного движения, личного участия в восстании не принимал», — поспешно оговорился он.
Пришло время предъявления обвинения Саурбекову.
Когда переводчик дословно перевел ему постановление, Саурбеков, расспросив о том, что означает этот поворот дела и что за ним последует, заявил, что все это — результат наговоров злых людей. Затем решительно отверг обвинение в том, что он пришел в СССР по заданию гоминьдановской разведки, и три дня отказывался давать какие-либо показания.
Когда утром четвертого дня надзиратель вошел в одиночную камеру Саурбекова, чтобы сопроводить его на допрос, тот, вопреки распорядку, одетым лежал на заправленной койке и поднялся только после строгого требования. Помятый и осунувшийся, постоял немного, потом стал приводить в порядок одежду, причесал волосы и поправил усы. Делал все это словно через силу… Надзиратель заметил мрачное настроение Саурбекова и спросил его, не болен ли он?
— Нет, я здоров, — последовал ответ.
В кабинете вместо Прохорова и переводчика Саурбекова встретили Куспангалиев и Онгарбаев, но он, казалось, не обратил и на это внимания, безучастно посмотрел в окно на еще не сбросившие листьев ветки дуба и только после второго приглашения опустился на табурет.