– Я предлагаю двадцать фунтов.

Эхо голоса его еще не успело затихнуть, когда Мэскью перебил ставку двадцатью одним фунтом.

Иными словами, меньше чем за минуту цена аренды выросла почти вдвое. Бейлиф переводил изумленный взгляд с одного претендента на другого, явно не понимая смысла этого торга и сомневаясь, что он ведется всерьез.

– Уважаемые! – воскликнул он. – Давайте без шуток. У меня нет сейчас времени на веселые розыгрыши. Предупреждаю: вы, может, и повышаете ставки для развлечения, но платить-то кому-то из вас придется потом по-настоящему.

Определенно один из двоих претендентов был далек от какого-либо лукавства, и голос у Элзевира при оглашении ставки в тридцать фунтов прозвучал еще увереннее и тверже, чем прежде. Мэскью тут же покрыл ее тридцатью одним фунтом, а затем сорока одним, после того как Элзевир огласил сорок. И пятьдесят одним вслед за предложенными Элзевиром пятьюдесятью.

Я поглядел на свечу. Головка булавки теперь стояла не перпендикулярно свече, а чуть опустилась. Совсем чуть-чуть. Клерк, выйдя из столбняка, заскрипел пером, записывая растущие ставки и определенно придерживаясь суждения, что никто не имеет права так его озадачивать. Я, разволнованный, не усидел на месте и взвился на ноги. Мне ведь уже было ясно: Мэскью намерен изгнать Элзевира, а Элзевир борется за дом. Свой Дом. И разве не стал он, благодаря его доброте, также и Моим Домом? Так неужто мы оба теперь должны превратиться в изгоев только ради того, чтобы дать выход злобе этого маленького ничтожного человечишки?

Ставки следовали одна за другой, и когда Мэскью назвал девяносто один фунт, я заметил, что булавочная головка медленно опускается. Твердый кусок жира наконец начал подтаивать.

– Сэр, вы сошли с ума! – снова вмешался бейлиф. – И вы, мистер Блок, не безумствуйте! Поберегите деньги! Коли уж этому уважаемому джентльмену так приспичило стать по любой цене арендатором данной таверны, пусть ее к дьяволу забирает, а вы от меня получите «Русалку» в Бридпорте. С уютнейшим залом. И по цене в десять раз дешевле, чем эта.

Но Элзевир, похоже, слов его даже не слышал. По-прежнему глядя в окно, он с прежней твердостью в голосе произнес:

– Сто фунтов.

Мэскью в попытке задрать планку выше назвал сто двадцать. Элзевир перекрыл ста тридцатью. Дальше последовали стремительно суммы в сто сорок, сто пятьдесят, сто шестьдесят и сто семьдесят фунтов. Дыхание у меня до того участилось, что голова начала кружиться. Я до боли стискивал руки. Это мне помогало не потерять сознание и оставаться в курсе происходящего.

Претенденты тоже уже тяжело дышали. Элзевир отнял от лица ладони и повернулся к свече. Взгляды всех приковала булавка. Жир настолько уже подтаял, что оставалось загадкой, почему она еще держится.

– Сто восемьдесят фунтов, – выдавил из себя Мэскью.

– Сто девяносто, – сказал Элзевир.

Булавка дернулась. «“Почему бы и нет” спасена, хотя и ценой разорения», – было уже понадеялся я, но булавка не упала. Тонкий слой жира еще удерживал ее в свече. Элзевир глубоко вздохнул, готовый перебить любую новую ставку противника. Булавка вывалилась.

– Двести фунтов, – выдохнул Мэскью, прежде чем она, звякнув, упала на подставку бронзового подсвечника.

Клерк, похоже, забыв, что распоряжается аукционом не он, а его начальник, с важным видом захлопнул тетрадь.

– Поздравляю вас, сэр, – дерзко бросил он Мэскью. – Вы за свои двести фунтов в год добились права стать арендатором самой бедной таверны в графстве.

Бейлиф, не реагируя на реплику подчиненного, снял парик, вытер вспотевшую голову и воскликнул:

– Хоть повесьте меня, не пойму!