Мистер Мэскью, казалось, не имел никакого желания привести в порядок ни дом, ни прилегающие к нему угодья. Ветка, отломанная снегопадом от огромного кедра еще в 1749 году, по-прежнему продолжала перегораживать подъездную дорогу, вошедший сквозь портик в парадную дверь вынужден был добираться до жилой части, плутая по лабиринтам донельзя запущенных коридоров, на лужайке с террасами спереди дома спокойно себе хозяйничали домашние птицы, свиньи и белки.

Достаточно состоятельный, он вполне мог привести имение в надлежащий вид, если бы, как говорили, не был сколь богат, столь и скуп. Сказывалось тут, видимо, и отсутствие женской руки. Жена ведь его умерла, а дочь еще недостаточно выросла, чтобы иметь влияние на отца и заставить его против воли заняться благоустройством.

До появления Мэскью поместье, давно уже пустовавшее, постепенно осваивал в своих целях народ из деревни. Террасы лужаек служили детям площадками для игр, в лесах собирали примулы, мужчины же с полным сознанием собственной правоты охотились на фазанов или ловили зайцев в силки. Новый хозяин сразу повел борьбу с непрошеными гостями, уничтожив в лесах силки, западни и капканы и прибив на стволах деревьев таблички с предупреждением, что любой, кто нарушит границы его владений, понесет наказание по закону. Этим он сразу нажил себе врагов и продолжал каждым новым своим поступком проявлять больше склонности к противостоянию, чем к добрососедству, множа количество недоброжелателей и доводя их до угрожающего количества, когда, став магистратом, объявил, что покончит здесь с контрабандой. Акцизное управление ни в Мунфлите, ни в ближних его пределах почетом у нас не пользовалось. Фермеры предпочитали выпить стаканчик шнапса, доставленного в обход таможни, а женщинам нравились кружева, попавшие тем же путем из Франции. Ну а потом произошла история с «Электором» и другим кораблем, когда погиб Дэвид Блок. Тут судье Мэскью пошли намеки, что ему лучше бы не ходить одному, иначе могут вдруг однажды найти его мертвым на склоне холма, но он, пренебрегая угрозами, продолжал вести себя так, словно был не общественным магистратом, а акцизным чиновником на государственном жалованье.

В детстве леса, окружающие поместье, доставляли мне множество радостей, и до чего же любил я солнечными днями сидеть на вершине лужайки с террасами, поглядывая на деревню и грызя красные яблоки из погибающих фруктовых садов. Теперь посторонним там находиться было запрещено, однако поместье манило меня по-прежнему и даже с еще большей силой, но уже не сладостью яблок и не охотой на птиц, а тем, что жила там Грей Мэскью, единственный ребенок нового владельца. Примерно одних лет со мной или чуть старше, она в те годы, о которых я говорю, тоже училась у викария Гленни, который был и моим учителем, каждый день, так же как я, ходила в одну из заброшенных богаделен, где проходили занятия, и благодаря этому я ее знал.

Рослая для своих лет и стройная, с копной рыжевато-коричневых волос, которые развевались от ветра или на бегу, она носила всегда начисто выстиранные, но залатанные и линялые платья, обнажавшие явно гораздо большую часть ее рук и ног, чем предполагалось сделавшей их когда-то портнихой. Грейс ведь еще продолжала расти, а позаботиться о состоянии ее гардероба было некому. Мы радовались, когда она участвовала в наших играх, любая команда стремилась первой выбрать ее, и бегала она быстрее, чем большинство из нас, мальчишек. И несмотря на всю нашу ненависть к ее отцу, для которого у нас находилось множество издевательских прозвищ, при Грейс мы не позволяли сказать про него ни единого дурного слова, потому что она нам нравилась.

На занятия к мистеру Гленни приходило с полдюжины мальчиков и примерно столько же девочек. Полуразрушенные богадельни давно уже не могли служить приютом для страждущих и неимущих, однако маленькая столовая, где прежде кормили их, оставалась в сносном пока состоянии и служила нам классом. Комната была длинная, с высоким потолком и обшитыми деревянными панелями стенами. В одном из узких торцов ее – широкое окно, в другом – массивная дверь из резного дуба, по центру расположился тяжелый стол, отполированный за долгие годы множеством рук и, на свое несчастье, к тому же покрытый чернильными пятнами. По обе стороны от него протянулись скамейки для нас, учеников, а под окном примостился высокий стол для мистера Гленни. Очередной учебный день у нас был в разгаре, мы сидели с грифельными досками и учебниками математики и грамматики, когда вдруг дубовая дверь распахнулась и в класс вошел мистер Мэскью. Сцена, которая развернулась следом за этим, даст вам отчетливое представление, что он собой представлял.

Я уже рассказывал об эпитафии, сочиненной мистером Гленни на гибель Дэвида Блока и выбитой в камне его надгробия, которое Рэтси установил на могиле юноши после того, как кончилось наводнение. Факт этот для мистера Мэскью, не посещавшего церковь, долгое время оставался тайной. Лишь несколько недель спустя он, проходя через церковный двор, случайно наткнулся на памятник, тут же сообразил, кто автор стихов, и направился в школу для выяснения отношений с викарием. Никто из нас, учеников, о цели его визита не знал. Тем не менее нам сразу же по его поведению и искаженному злобой лицу стало ясно: сейчас случится что-то плохое. Напряженная атмосфера в классе сгущалась, однако все мы, хоть и полные дружной ненависти к Мэскью, его приходу даже скорее обрадовались, так как он внес неожиданное разнообразие в монотонность учебного дня. Только Грейс ощущала себя неуютно, похоже, боясь, что отец недостойно проявит себя. Голова у нее склонилась так низко, что волосы падали на учебник, но я и сквозь них заметил, сколь покраснело ее лицо.

Окинув класс свирепым взглядом, кипящий от ярости Мэскью двинулся прямиком к учительскому столу.

Мистер Гленни из-за сильной своей близорукости поначалу не понял, кто к нему приближается, когда же с более близкого расстояния разглядел, поднялся приветственно на ноги.

– Добрый день, мистер Мэскью, – произнес он, протягивая ему руку.

Но Мэскью, демонстративно спрятав обе руки свои за спину, выпалил:

– Не протягивайте мне руку, иначе я в нее плюну! Как же для вас характерно, ханжи и слюнтяи, писать сладенькие псалмы в честь негодяев-контрабандистов и запугивать честных людей своими суждениями!

Мистер Гленни сперва не вник, о чем это он, а вникнув, стал очень бледен, но твердым голосом отвечал, что как священник не вправе кривить душой, а потому и с церковной кафедры, и словами на камне всегда будет тверд в порицании несправедливости.

Тут Мэскью, исторгнув потоки гнусной и оскорбительной брани, принялся обвинять мистера Гленни и в сговоре с контрабандистами, и в том, что он сам наживается и жирует на их преступлениях, а под конец, назвав стихи его клеветой, посулил разделаться с ним за поклеп в суде.

А затем он, взяв за руку Грейс, велел ей надеть накидку и шапку и идти вместе с ним.

– Потому что, – принялся объяснять он, – я не желаю, чтобы тебя обучал поющий псалмы лицемер, который посмел назвать твоего отца убийцей.

Говоря, он подходил все ближе к мистеру Гленни, пока не оказался почти вплотную к нему. Контраст они составляли разительный. Низкого роста, снедаемый яростью Мэскью с задранным вверх пунцовым лицом и высокий, сутулый, тощий, бледный и плохо одетый Гленни. Мэскью в левой руке держал корзинку, с которой ходил по утрам на рынок. Покупкой продуктов он занимался исключительно сам, предпочитая приобретать не мясо, а рыбу, потому что она дешевле стоила, да и по поводу той всегда устраивал бешеный торг с продавцами. Он как раз после рынка к нам и явился, и в корзине его лежала очередная добыча.

– Ну, сэр викарий, – проговорил он, – если уж так случилось, что закон передал в ваши глупые руки власть над церковным двором, извольте следить, чтобы из его стен не исходили пакостные заявления, а коли они появляются, избавляться от них. Даю вам неделю срока. Если камень по истечении его не исчезнет, я сам его выкопаю и разобью возле церковной ограды.

Мистер Гленни заговорил в ответ очень тихо, однако с такой отчетливостью, что мы сумели расслышать каждое его слово:

– Сам я вывернуть из земли этот камень не могу, равно как не могу остановить вас, если вы вознамеритесь совершить такое. Только вот, совершив, оскверните кладбище. И тогда вам уже придется иметь дело с Тем, Кто сильнее и вас, и меня.