– Элзевир, – продолжало одолевать беспокойство меня, – я все-таки думаю, кто-то подслушивал нас у двери. И, возможно, до сих пор находится в доме. Возьмем свечу и проверим комнаты. Нужно наверняка убедиться, что здесь никто не наушничает.

– Да это всего лишь ветром дверь распахнуло, – рассмеялся он, следом за чем добавил, что, коли мне так уж заблагорассудилось, могу и пройтись по комнатам. Я зажег другую свечу и двинулся с ней прочь из зала, но был остановлен его решительным восклицанием:

– Нет уж, один ты не пойдешь!

И мы принялись вместе обшаривать дом, однако не обнаружили даже шуршащей мыши, когда же снова вернулись к столу, Элзевир, громче прежнего рассмеявшись, проговорил:

– Похоже, холодная ночь надула в мое сердце стужу, а в твое – страх перед этим вынюхивающим негодяем из поместья. Налей-ка ты мне стакан «Молока Арарата», да и себе плесни, и отправимся спать.

Жизнь с Элзевиром приучила меня не чураться толики доброй выпивки, и, пока мы потягивали ее, он продолжил:

– Пара недель у нас еще остается, а затем предстоит нам с тобой от этого причала отдрейфовать. Жестоко, что передо мной захлопнутся двери дома, в котором предки мои жили из поколения в поколение сто, а может и больше, лет. Ну да переживу. Придется. И, знаешь, давай-ка не падать духом. Нам с тобой выпал худший счет в жизни, так постараемся отыграться. Глядишь, и перевернем его в свою пользу.

Меня обрадовало, что он уже мог говорить об этом спокойнее. Ведь я понимал, как больно ему покидать «Почему бы и нет», и видел, в сколь глубокую грусть повергает его неизбежность скорого с ней расставания.

– Тавернами заниматься больше не станем, – сказал он. – Мало радости видеть, как люди накачиваются без меры добрым моим спиртным. Надоело. Польза от этого только лишь моему кошельку. У меня кое-что отложено и хранится в городе Дарчестере. Хватит нам с тобой, парень, и на хлеб, и на пиво, пусть даже следующий бросок костей принесет нам опять чертовскую неудачу. Но нам нужно найти себе крышу над головой, прежде чем мы завершим с «Почему бы и нет». И Мунфлит нам лучше покинуть до той поры, пока этот Мэскью себе не найдет веревку покрепче, чтобы на ней повеситься. Поэтому завтра, как только управимся с ночным делом, дойдем с тобой вдоль утесов до Уорта и взглянем на коттедж, о котором мне сказал Деймен. Там позади есть яблоневый сад, обнесенный стеной, спереди – живая изгородь из фуксий, из окон на море – чудесный вид, рядом таверна «Лобстер». Если поселимся там, сможем оставить на время в покое склеп, а складом нам, пока наблюдение не ослабнет, послужит Пайгроувз-Холл.

Я ни слова не произнес в ответ на его слова, поглощенный своими мыслями. Элзевир допил то, что еще оставалось в его стакане.

– Ты устал, – сказал он. – Пойдем спать. А то завтра у нас для сна маловато времени будет.

Я и впрямь устал, однако, улегшись в кровать, еще долго ворочался с боку на бок, досадуя и терзаясь известием о скором нашем убытии из родных мест.

Досада моя была глубоко личного свойства и не касалась ни сочувствия изгнанному из родного гнезда Элзевиру, хотя сочувствовал я ему от всей души, ни расставания с Мунфлитом, пусть даже не существовало для меня и поныне не существует иного уголка на земле, где мне так хотелось бы жить. Причина моих терзаний крылась в другом: меня отрывали от Грейс Мэскью. Потому что с тех пор, как она покинула школу, я привязался к ней больше прежнего, и чем труднее оказывалось увидеться с ней, тем упорнее становились мои усилия в достижении этой цели. Иногда мне удавалось встретить ее в лесах поместья. А если Мэскью куда-нибудь уезжал, мы с ней даже гуляли на Уэзербич-Хилл. С каждой встречей привязанность наша друг к другу росла, дойдя наконец до того, что мы торжественно принесли клятву верности, не особенно, впрочем, осознавая по молодости и наивности значение подобных клятв.

Я посвящал ее во все свои тайны, включая деятельность контрабандистов, склеп Моунов и медальон Черной Бороды, совершенно уверенный в ней, как в самом себе, и ни на мгновение не сомневаясь, что отцу из нее ничего не вытянуть. Спальня ее находилась под самой островерхой крышей жилого крыла усадьбы. Окно глядело на море. И вот однажды ночью, когда мы возвращались с позднего рыбного лова, я увидел из нашей лодки в ее окне свет. Узнав от меня на другой день об этом, она сказала, что будет каждую зимнюю ночь оставлять на окне свечу как путеводную звезду для тех, кто в море. И когда Грейс действительно начала ее оставлять, на свет обратили внимание многие, прозвав его «спичкой Мэскью», так как сложилась молва, что это сам магистрат ночами корпит над своими бухгалтерскими книгами в жажде увеличить барыши.

Итак, я лежал без сна, изводя себя мыслями о ней до тех пор, пока наконец не принял решение направиться утром в леса поместья, дождаться там Грейс и рассказать ей, что уезжаю в Уорд.

Наступившее утро пришлось на шестнадцатое апреля, и дата эта имела все основания запомниться мне на всю жизнь.

Сбежав с уроков мистера Гленни, я к десяти утра уже поспел в лес. На склоне холма, который высился над усадьбой, имелась ложбинка. Летом поросшая лопухами, а зимой густо устланная сухой листвой, она вмещала меня в полный рост, и я мог из нее наблюдать за домом, не обнаруживая своего присутствия. Туда я в тот день и отправился и, умостившись на сухих листьях, начал ждать появления Грейс.

Утро выдалось ясное. Солнце грело жарко, как летом, изгоняя холод прошедшей ночи, но в воздухе все-таки ощущался еще холодок ранней весны. В лесу ветра не было, хотя на дороге, которая поднималась к Ричдауну, он вздымал облака белой пыли. Деревья, зеленые от набухших почек, но пока без листвы, не могли препятствовать солнцу, и оно золотило землю, поросшую желтыми болотными калужницами.

Лежать мне пришлось в убежище своем долго. Очень долго. Я, коротая время, снял с груди медальон, извлек из него пергаментную бумажку и принялся перечитывать текст на ней, который читал уже столько раз, что запомнил его наизусть.

Когда я ни брал в руки этот медальон, мне немедленно вспоминались и мое первое проникновение в склеп, и наивная до глупости моя уверенность, над которой после я лишь посмеивался, что обнаружу там россыпь алмазов и горки золота. Ну а следом мысли мои, естественно, перескакивали на сокровище Моуна. Вот и лежа в ложбинке, я принялся думать о нем, а вернее, о месте, где мог находиться тайник покойного полковника, ибо надежда его обнаружить меня по-прежнему не оставляла. Сперва я считал, что он расположен где-нибудь на церковном дворе, так как именно там, по слухам, люди ночами видели копающий призрак Черной Бороды. Но был ли то Черная Борода? Они ведь могли принять за него контрабандистов, пожаловавших под покровом ночи к проходу из саркофага в склеп. От дальнейших гаданий на этот счет меня отвлек хлопок двери. На улице показалась Грейс с капюшоном на голове и с корзиной для сбора цветов в руке.