Окно на этот раз было открыто — к вечеру с небес брызнуло солнце, а в школе продолжали вовсю топить и, чего уж Николай Янович не мог терпеть, — стояла духота. Он внимательно посмотрел на Тимохиса. Тот подрос, из рукавов синего школьного пиджака торчали уже не только кисти рук, но и тощие запястья.

— Вот что, Тимохис, я дам тебе одну пьесу выучить, вне программы. Ее только в конце третьего класса ученики обычно разучивают. Это Иоганн Себастьян Бах. Называется «Сарабанда». Слышал о Бахе?

— Слышал, — ответил Тимохис. — Бах в переводе с немецкого значит «Ручей».

— Вот-вот. Ручей, — подтвердил Гус. — Выучи «Сарабанду», когда сможешь. Думаю, тебе особого труда не составит… Вещь, в сущности, несложная. Танец.

— Танец? — Тимохис не ждал, брови его поднялись.

— Старинный испанский танец, сначала народный, потом во дворцах всей Европы стали его танцевать… А Бах на его основе создал… — Гус стремительно сел за рояль. — Вот послушай.

Николай Янович сыграл «Сарабанду» почти до конца, остановился на полуфразе.

— Чувствуешь? Не просто танец, а как будто негромкий разговор между двумя людьми идет, и все вроде бы по кругу, по кругу, и так легко… но про что-то очень важное. Самое важное… Тема повторяется, но как бы вдруг подпрыгнет чуть-чуть и слегка изменится… Послушай…

Гус доиграл до конца.

Тимохис, как показалось Николаю Яновичу, слушал внимательно. И на руки учителя, пока тот играл, смотрел внимательно. Но потом снова повернулся к окну. Николай Янович расстроился.

— Что ты там разглядываешь? — спросил он ученика.

— Пальму.

Гус и смуглая девочка посмотрели туда, куда смотрел Тимохис.

В доме напротив на не застекленном балконе третьего этажа стояла пальма в кадке. В луче закатного солнца она выглядела роскошно: отросшие старые листья блестели, а из макушки нахально торчал пучок совсем свежих побегов, едва начавших раскрываться, как крохотные веера.

— Я ее помню, — неожиданно подняла голос смуглая девочка. — Осенью она тут стояла, совсем облезлая. Я потом думала, ее выбросили.

— Нет, — нахмурившись, сказал Тимохис, он, казалось, был недоволен. — Не выбросили. А за зиму в тепле она вон как очухалась. Хоть бы че.

— Странно, — сказала девочка. — Ты как будто не рад. Радоваться надо.

— Дура! — крикнул Тимохис. Он схватил ноты с «Сарабандой», подбежал к окну и вспрыгнул на низкий подоконник полуоткрытого окна.

— Дура! — крикнул он снова. — Че ты в этом понимаешь!

И выпрыгнул в окно.