Наша коммунальная квартира располагалась на третьем этаже дореволюционного особняка, принадлежавшего помещику Лядову. Наш дом – это целая усадьба: он состоял из трех корпусов, которые, соединяясь, образовывали два проходных двора с арками. Как мне рассказывали, помещик Лядов был коннозаводчиком, а на месте Театра юных зрителей имени Брянцева (который находился неподалеку) до революции был ипподром, где проводились скачки. Наш корпус, выходящий окнами на Обводный канал, был красивым пятиэтажным зданием с лепниной на фасаде – в нем когда-то жил с сам помещик, остальные корпуса, низенькие двухэтажные здания – бывшие лядовские конюшни. В нашей с мамой комнате были ажурные белые рисунки на потолке, а в комнате тети Лизы Морозовой – изразцовая печь. Длинный узкий коридор нашей коммуналки когда-то использовался только для перемещения прислуги, а для хозяина дома и его гостей использовали другие двери, которые потом замуровали в стенах комнат.
Как во всяком порядочном дореволюционном доме, у нас было две лестницы – черная и парадная. На парадной лестнице располагалось много квартир, и на каждой лестничной площадке двери во все стороны. Но парадная лестница была страшная: там собирались пьяницы и пили пиво, а еще там все время было темно, потому что кто-то выворачивал все лампочки. Приходя из школы, я пользовалась черным ходом. Кроме выхода из нашей коммуналки, в нем была расположена еще одна дверь, ведущая в маленькую отдельную однокомнатную квартиру, бывший уголок экономки помещика. В этой маленькой квартирке жила немолодая тетя Клава со своим мужем. Жители нашей квартиры дружили с тетей Клавой: у нее была дача, с которой она привозила фрукты и овощи и угощала соседей.
В тот день я, как обычно, возвращалась из школы домой по черной лестнице. Дверь наша закрывалась только изнутри на большой железный крюк, и для того, чтобы войти в квартиру, нужно было стучать снаружи – если кто-нибудь слышал стук, дверь открывали. Меня должна была ждать бабка Нина, но, как оказалось, она нечаянно заснула в своей комнате, а на кухне не было никого, кто мог бы открыть мне. Я долго стучала, и на мой стук открылась дверь соседней квартиры. Выглянул пожилой муж тети Клавы, посетовал, что мне долго не открывают, и пригласил попробовать вкусные сливы из собственного сада. Сливы действительно были очень вкусные, и я, с разрешения хозяина, набрала их себе полные карманы, поблагодарила и решила идти домой с парадного хода, но муж тети Клавы решил меня задержать. Задерживал он очень странно: схватил обеими руками аккурат в тех местах, где расположена грудь у взрослых женщин, потом развернул меня к себе лицом, вытащил свой сморщенный член и сказал: «Давай переменимся?». Я побежала к двери, рывком сняла дверную цепочку, выскочила на лестницу и кубарем скатилась вниз.
Не могу сказать, что я очень испугалась, но, поднимаясь по парадной лестнице, я с подозрением поглядывала на двери всех прочих квартир. На втором этаже я вытащила из кармана сливу, надкусила ее, и вдруг мне стало противно. И я вытряхнула из кармана все сливы прямо на бетонный пол лестничной площадки.
Электрический звонок парадного входа, к счастью, бабкой Ниной был услышан. Она, хоть и была спросонья, но сразу заметила, что я пришла молчаливая и нахохлившаяся. Нехотя отвечая на расспросы, я рассказала ей всю нелицеприятную историю. Что тут началось! Бабка Нина пришла в ярость и сначала стучала кулаками в злосчастную запертую соседскую дверь, осыпая соседа всяческими ругательствами. Потом вызвала милицию.
Молодой участковый пришел почему-то с нарядом милиции, и вся наша комната заполнилась людьми в форме. Милиционеры были мрачными и повторяли слово «педофилия». Меня посадили давать показания под протокол, потом я показывала, где выбросила сливы, и эти сливы зачем-то сфотографировали. Все это длилось, кажется, целую вечность, и у меня в голове крутилась мысль, что уроки мне сегодня сделать не удастся.
Тут в комнату вихрем ворвалась тетя Клава и начала кричать, что это наговор и верить глупой девчонке нельзя, на что милиционер показал ей сливы с лестничной площадки и коротко спросил: «Ваши?». Но не тут-то было. По следующей версии тети Клавы, ее муж доставал из трусов не что иное, как тряпку. Ну, кто бы мог подумать?! В конце концов, ее вывели из нашей квартиры, потому что все дело шло к драке между ней и бабкой Ниной.
Милиционеры разошлись в тот день поздно ночью. Уголовное дело замяли за недостаточностью улик. Соседи не перенесли позора и уехали жить на дачу, а я зареклась входить в чужие квартиры, но глупой детской доверчивости не лишилась до сих пор.
Анкеты и стихи о войне
В пятом классе у нас появилось новое модное увлечение – повальное анкетирование. Каждый уважающий себя ученик завел себе тетрадь со списком вопросов, ответы на которые он непременно желал знать. Анкетирование велось среди одноклассников. Вопросы не отличались оригинальностью: проще говоря, ребята «сдували» их друг у друга. «Сдувались» и ответы на вопросы. Так, отвечая в одной анкете на вопрос «Чего ты хочешь больше всего в жизни?», я написала: «Волшебную палочку». Ответ показался моим одноклассникам настолько оригинальным и так понравился, что после меня во всех анкетах стали отвечать на этот вопрос именно так, и никто больше не хотел становиться космонавтом. Я не заводила анкету, так как выдумывать новые вопросы мне было лень, а переписывать чужие анкеты не интересно.
В некоторых анкетах содержалось до ста пятидесяти вопросов, начиная с «Твой любимый цвет?» и заканчивая «Кто из мальчиков/девочек тебе нравится в классе?». На последний вопрос большинство отвечало: «Секрет», но не все, и у нас уже в пятом классе неожиданно сформировалась пара: Антон Михайлов написал в одной из анкет «Мне нравится Оксана Жукова», а Оксана Жукова написала в другой анкете «Мне нравится Антон Михайлов». Вся эта любовь незамедлительно стала достоянием общественности, и, помимо неизбежных сплетен и хихиканья, вокруг нашей пары возник ареол романтичности.
После того, как каждый ученик класса заполнил минимум по десять анкет, причем с одними и теми же вопросами, интерес к анкетированию пропал.
А вот моя мама в том же возрасте увлекалась стихами.