Снова огонек печи

Бабка Люся, помимо пенсии, имела еще и «нетрудовые» доходы. Летом она продавала красивейшие букеты из сортовых гладиолусов, выращенных на приусадебном участке. На продажу также шел несъеденный крыжовник (бабка Люся говорила «кружевник»), яблоки, сирень, зелень и еще многие продукты приусадебного хозяйства. Удивительно, но бабки Люсины «нетрудовые» доходы были чуть ли не больше маминой зарплаты. Во время моей учебы в школе бабка Люся сначала подарила мне секретер, потом кресло-кровать (до этого мы с мамой спали на одной кровати), а потом пушистый ковер на пол, чтобы, встав утром с кресла-кровати, я не ходила по холодному полу. И это не говоря о том, что она все каникулы кормила меня за свой счет. Зимой бабка Люся тоже не сидела у печи: придумывала себе всякие маленькие подработки, например, покупала дешевую ткань, кроила ее на головные и носовые платки, вручную подрубала и потом продавала. Еще зимой самым ходовым бабки Люсиным товаром были вязаные носки и варежки.

Вечерами на зимних каникулах мы снова сидели у горящей печки. Бабка Люся учила меня вязать варежки и рассказывала про свою жизнь.

Хранилище памяти бабки Люси. «Когда немцы начали подступать совсем уже близко к Ленинграду, весь Лёнькин завод (Лёнька – покойный муж бабки Люси) эвакуировали в город К. Потом стали формировать эшелон и из членов семей. Мы уехали за неделю до того, как Ленинград взяли в кольцо. Бадаевские склады еще не были разбиты, и нам удалось купить перед дорогой мешок картошки, а то страшно было ехать в эвакуацию без всего… В городе К. нас стали расселять по дворам к хозяевам. К. тогда был маленький город – одни частные дворы, местные жители промышляли коневодством, держали целые табуны лошадей, питались, в основном, кумысом и вяленой кониной. В каждой семье там было по пять-десять детей, а тут нас еще навязали во все дома… В Ленинграде у меня осталась сестра Рая с новорожденной дочкой Тамарой, которым мы тоже выхлопотали эвакуацию в К. Я каждый день ходила на железнодорожную станцию встречать эшелоны из Ленинграда, но Рая не успела эвакуироваться и младенец Тамара стала одной из первых жертв блокады… В один из дней, когда я стояла на станции, увидела, как Лёнька бежит с нашим мешком картошки. Я кричу ему: «Куда ты? Отдай картошку!», а он вскочил на проходящий мимо эшелон, и до самого конца войны мы его больше не видели… Работы в К. не было, и мы очень скоро остались без денег и продуктов. Нинке тогда было четыре года, а Володеньке одиннадцать. Пока я не смогла устроиться на станции стрелочником, мы голодали. Хорошо, что был сентябрь и можно было собирать на полях сурепку. Сурепка в К. не такая, как в холодном Ленинграде. В степях К. дергаешь за стволик, и из-под земли выдергивается маленькая репка, а не как у нас – жалкий хвостик. Сурепка оказалась вполне съедобной травой, а в Ленинграде в это время уже не осталось ни кошек, ни собак, ни травы на газонах… Нинка как всегда отличилась. Она подсмотрела, как хозяева кладут конину в колодец на сохранение вместо холодильника, забралась туда, вытащила сырое мясо и стала есть. За этим занятием ее и поймали, когда обнаружили пропажу. Ребенка не тронули, хозяин просто взял вожжи и начал бить меня. Бил жестоко – я тогда не могла неделю встать с лежака…»

Я играю в куклы

На даче, помимо Тани Воронцовой, которая приезжала из Москвы в Горелово на один летний месяц, у меня появилась еще одна подруга – Юля Афанасьева. Вы спросите, почему в моем повествовании столько Юль? Потому, что в семидесятые годы двадцатого века это было самое модное девичье имя. Юлю Афанасьеву невозможно было назвать Юлькой. Это мы с Юлькой Безверховой были Юльками, заводными и не особенно-то ухоженными девчонками. Юля Афанасьева была сама аккуратность. На каждый день у нее было новое платье, и все они были дефицитными, китайскими. У меня было только одно китайское платье – выходное. На голове у Юли красовалась модная в то время стрижка «каскад», а у меня – две тоненькие растрепанные косички. Но окончательно я была сражена, когда Юля достала маленький флакончик духов «Шанс» и важно подушилась.

Дом Юли Афанасьевой был на соседней улице, но я уже выбралась из-за своего забора и самостоятельно загуливала и туда. Бабка Люся сетовала на «сумасшедших» водителей, но против ее доводов было слово мамы, которая разрешила мне ходить к Юле в гости.

Юля тоже, как и Таня Воронцова, была на два года старше меня, но в первый же день знакомства предложила мне сыграть в куклы. Я немного смутилась, потому что даже в детстве не играла в куклы, а теперь считала себя слишком взрослой для таких занятий. Помимо этого, меня немало удивило то, что Юля, у которой есть настоящие взрослые вещи, такие, как флакончик духов «Шанс», предлагает мне играть в куклы.

У меня были две большие куклы, сантиметров по пятьдесят каждая, но, увидев Юлины, я сразу сникла. У нее были небольшие немецкие куклы с шелковыми ресницами и длинными, такими же шелковыми волосами, которые можно было заплетать и укладывать в прически. До того момента для меня не существовало мечты каждой советской девочки – иметь немецкую куклу, но после лицезрения Юлиных кукол такая мечта у меня появилась. Решено было играть в её куклы.

Играли мы довольно замысловато. У нас была семья из четырех человек: родители и двое детей-кукол. Я разыгрывала роль младшей дочери, куклы Кристины, и почтенного отца семейства, дяди Саши. Юля разыгрывала, соответственно, роль матери семейства, тети Юли, и старшей дочь – куклы Вероники. Как ни удивительно, но у меня, ребенка, с рождения не знавшего отца, отменно получалось играть очень доброго отца семейства, а моя «младшая дочь» Кристина была плаксой и ябедой. У Юли «старшая дочь» Вероника была невозможно асоциальным элементом: она красила волосы во все цвета радуги, курила, била мою Кристину и заводила себе непотребных кавалеров, за что всегда бывала жестоко наказана Юлей-мамой. Зачастую мы играли на веранде бабки Люсиного дома и, увлекшись, не замечали, как бабка Люся подслушивает и подсматривает через стеклянные узорчатые стенки. Опоминались мы только тогда, когда бабка Люся не выдерживала и начинала хохотать во все горло. Вообще она принимала самое живое участие в нашей кукольной жизни. У нее еще со времен работы на меховой фабрике «Рот-Фронт» остались тоненькие полоски меха норки и песца – отходы производства. Уже через неделю после нашего с Юлей знакомства, обе «дочери» Вероника и Кристина начали щеголять в норковых и песцовых шубах. Порывшись в закромах, а точнее, в большом старом шкафу, бабка Люся извлекла на свет немалое количество так называемой «ветоши», из которых было накроено и сшито целое приданое для наших «детишек» – постельные принадлежности, одежда и даже сапоги из старых кусочков замши.

Это было первое и последнее лето, когда мы играли в куклы. На следующий год Юле Афанасьевой исполнилось тринадцать, она стала тинэйджером и начала воплощать свои кукольные фантазии в жизнь, первым делом выкрасив перекисью водорода челку в невозможный цыпляче-желтый цвет.

Хранилище памяти. В том году я попросила на день рождения флакончик духов «Шанс», и бабка Нина пообещала мне их подарить. Мы с ней пошли в парфюмерный магазин «Роза ветров» на Невском проспекте, и я вскоре поняла, что заиметь духи «Шанс» шансов у меня нет. Маленький флакончик этих духов (сейчас такие флакончики называют пробниками) стоил пятнадцать рублей, а килограмм докторской колбасы с туалетной бумагой внутри стоил тогда два рубля двадцать копеек. Мы долго неловко топтались в этом фирменном магазине и купили маленький флакончик духов «Анонс» за два рубля с полтиной.

«Терминатор»

Примерно в том же году начали плодиться как грибы видеосалоны.

Я и раньше слышала, что у некоторых моих одноклассников есть аппаратура, позволяющая показывать видеофильмы. Обычно она заводилась у одноклассников, родители которых имели выход на людей, плавающих за границу. Наши моряки вывозили с Родины товары, высоко ценящиеся за границей (например, русскую водку образца 1987 года), там продавали их за валюту и скупали технику. Особо хвастались те одноклассники, которые имели японскую технику, это считалось высшим шиком.