Однажды, во время такого бурного веселья, я упала и сломала руку. Причем сломала с открытым переломом в двух местах. Меня на скорой помощи отвезли в больницу и под общим наркозом вправили кости и наложили гипс.
Хранилище памяти. Мама приехала навестить меня в больнице. Достала из сумки яблоки и грустно на меня посмотрела.
– Ты мечтаешь стать героем? – вдруг неожиданно и как-то исподтишка спросила она.
– Я мечтаю стать волшебником, – хмуро ответила я. В мои планы не входило рассказывать кому-либо о Лабиринте. Даже маме.
– А я мечтала стать героем Великой Отечественной Войны, партизанкой, – осторожно признается мама. – Только у нас с бабкой Люсей не было музыки.
Мама как в воду глядела: я приехала на дачу, где не было музыки, но привычка мечтать вприпрыжку осталась. Бедные бабки Люсины деревянные полы!
Отчим
Он появился незаметно. Просто в один прекрасный день, когда я валялась на диване и читала книжку, в комнату зашел посторонний мужчина, поздоровался, как-то тихонько, словно про себя, улыбнулся чему-то и начал развешивать свои отглаженные брюки и свитера в наш шкаф. Подошла мама и совершенно будничным голосом сказала: «Это дядя Сережа. Он будет жить у нас». Я вроде уже была большая девочка, и объяснять мне ничего не надо, но все-таки я была заинтригована. Когда же мама успела с ним познакомиться?
Многое прояснилось через некоторое время. Оказывается, пока я была летом в Горелово и смотрела на всяких роботов из будущего, моя мама лечила псориаз в железнодорожной больнице. Псориаз, положим, ей никто не вылечил, но там она и познакомилась с этим дядей Сережей, который, в свою очередь, также лечился в железнодорожной больнице от неизвестного мне кожного заболевания. Там они и познакомились.
Дядя Сережа работал путейцем. Он был из тех, кого бабка Нина презрительно называла «работягами». Если совсем точно воспроизводить историю, то дядя Сережа являлся бригадиром монтеров пути. В Санкт-Петербург он приехал давным-давно с далекого Урала. Это была пока что вся информация, которую мне удалось о нём выяснить.
С появлением дяди Сережи мама вдруг ни с того, ни с сего начала много и вкусно готовить. До этого момента мы с мамой обедали в школе и на работе соответственно, а вечером перекусывали какими-нибудь бутербродами. Мама хотела угодить дяде Сереже. А раз мама хотела ему угодить, то и я решила вести себя так же. Но дяде Сереже угодить было не так-то просто. Он со мной совсем не разговаривал напрямую. Когда нормальный человек просто подошел бы и что-нибудь сказал, дядя Сережа вел себя совсем иначе. Например, он подходил к маме и со своей всегдашней незаметной улыбкой говорил: «Юля опять валяется на диване с книжкой. И в школьной форме, между прочим». Мама отродясь не выговаривала мне за такие проступки, потому что свою школьную форму я отпаривала сама – как могла, конечно. Но тут она начинала нервничать, и я, уже жалея ее, вставала с дивана, закладывала страничку в книжке бумажкой и шла переодеваться в халат.
С появлением дяди Сережи в нашей семье появилась масса грязной посуды. Дядя Сережа, уже совсем освоившись в нашей комнате, рассуждал: «У нас на Урале дети не так избалованы, они уже в десять лет совсем взрослые и помогают родителям по хозяйству». Как позже выяснилось, дети в дяди Сережиной семье сами и вели это хозяйство, потому что родители были беспробудными алкоголиками. Примерно с этого времени я начала вместо вечернего чтения мыть грязную посуду, подождав, когда все соседи перемоют свое и наступит моя очередь подойти к раковине.
Но окончательно мое отношение к дяде Сереже испортилось, когда однажды после ужина он, опять же со своей странной улыбкой, взял веник и начал подметать крошки под столом, укоризненно посматривая на нас и как бы говоря: «Вот две бабы в доме, а я, труженик, после тяжелого рабочего дня подметаю за вас полы». Я прекрасно поняла намек, но даже с места не сдвинулась. Мама стояла с каким-то окаменевшим и неловким выражением лица., а у меня в голове вертелась искаженная фраза из «Двух капитанов» Каверина: «Палочки должны быть попедикулярны».
Бабка Нина переезжает
Новый поворот Лабиринта в лице неожиданно возникшего из ниоткуда дяди Сережи меня несколько обескуражил и опечалил. С каждым днем я все больше убеждалась, что дядя Сережа пришел к нам всерьез и надолго. Собственно, до дяди Сережи мне не было никакого дела, у меня пропало всякое желание ему понравиться после того, как я поняла, что это практически невозможно.
Наши с мамой отношения сильно изменились: дядя Сережа оттянул-таки значительную часть маминого внимания на хозяйство, и для нее вдруг стало важнее стереть пыль с мебели, чем просто побыть со мной. За последние годы, прошедшие после окончания мамой института, я купалась в ее внимании и доброте, как в лучах солнца. Но это продолжалось всего несколько лет моей жизни, и я не была готова снова стать одиноким ребенком. Мы с мамой перестали куда-либо ходить по выходным, и вообще выходные стали такими длинными и скучными, что я стала частенько уходить к бабке Нине в комнату. Мама приходила и уходила, а бабка Нина была величиной постоянной. Она не изменяла себе, и когда я была с ней, мне казалось, что все в моей жизни идет по-прежнему.
Бабка Нина была модницей, всегда следила за собой, и у нее были кавалеры. Она никогда не казалась мне старой. Вот бабка Люся, которой шел уже восьмой десяток, действительно была старой, а бабка Нина в свои неполные пятьдесят была настоящей ягодкой. Она любила красиво одеваться, шила себе одежду на заказ, и мы обожали ее рассматривать и мерить. У бабки Нины было два вечерних туалета – зеленое платье из ткани с люрексом и черными бархатными розами и черное платье более строгого фасона тоже из ткани с люрексом. Но самый неотразимый вид бабка Нина имела в своей ревизорской железнодорожной форме со знаками различия. Она говорила мне, что в любом возрасте нужно выглядеть элегантно и иметь вкус. До того, как она однажды мне сама созналась, что волосы у нее крашеные, я даже не подозревала, что роскошный рыжий цвет у нее совсем не родной. Помимо этого, еще и кудри оказались не настоящими, а химической завивкой. В то время у подростков как раз вошло в моду красить челку в белый цвет перекисью водорода. Каждый раз, видя разноцветную голову, бабка Нина презрительно фыркала и рассуждала о «болонках», которые выглядят очень дешево.
Я уже совсем освоилась в бабки Нининой комнате и даже начала приноравливаться там спать, как вдруг произошел очередной удар судьбы. Бабка Нина уже много лет стояла в очереди на улучшение жилищных условий, потому что ее комната в нашей коммуналке была самая невыигрышная: маленькая, длинная, узкая и расположенная так, что все звуки с парадной лестницы отзывались эхом под потолком. И вот ей пришло письмо, что для улучшения условий необходимо получить ордер в другую комнату и даже в другую коммунальную квартиру.
Новое бабки Нинино жилье находилось от нас совсем недалеко – примерно в трех кварталах. Получив ордер, бабка Нина прибежала домой буквально вприпрыжку с сияющим лицом. Дело, как выяснилось, в том, что ей дали комнату (целых шестнадцать метров!) в коммунальной квартире всего-то на две семьи, причем вторым квартиросъемщиком был совсем пожилой мужчина. Бабка Нина строила планы: «Если вторая комната освободится… Что я говорю?! Не если, а когда! Мы выбьем тебе ордер во вторую комнату, когда она освободится, и заживем-таки в отдельной квартире!»