Зимние каникулы
На зимние каникулы я снова отправилась к бабке Люсе в Горелово. Это первый раз, когда я была у нее зимой. Бабка Люся топила круглую дровяную печку, и я приобщалась к этому таинству, подкидывая березовую бересту для разжигания. «Береза – самые лучшие дрова, а у нас осина. Осина не горит без керосина. А трещит – это елка», – задумчиво говорила бабка Люся. Она еще и электричество экономила, поэтому мы разговаривали при свете огня из печки и лампады. Я полюбила эти долгие темные вечера, потому что бабка Люся не была занята на огороде и любила рассказывать свою жизнь.
На старой потертой и пожелтевшей дореволюционной фотографии – две девочки в кружевных платьях. Младшая, лет двух, сидит на большом деревянном стуле, а старшая, лет шести, стоит рядом и держится за спинку стула. «Я еще училась в церковно-приходской школе, когда отца Василия забрали и он пропал без вести. Закончила только пять классов. Жить нам стало без кормильца совсем невмоготу, вот и стала матушка нас в люди пристраивать. Меня в одиннадцать лет в Петроград послали на заработки. Хотелось мне при маме остаться, да при хозяйстве осталась одна Рая. Так мама порешила. Устроилась я в Петрограде посудомойкой, жила у хозяина под лестницей. На заработок не зарилась, почти все маме отправляла. Хозяин злой был, побивал меня частенько, а то я думала, что и вовсе удавит за разбитую тарелку. Только попались мне добрые люди – тетя Груша и тетя Дуня, приютили сироту. Вот они на фотографии, они сестры».
На старой довоенной фотографии стоят рядышком две миловидные женщины, одетые по моде довоенного времени. «Нашла я у них и кров, и хлеб, и мужа они мне потом сосватали. Да что я тебе глупости рассказываю, спать пора!»
А вот со сном была целая проблема. Летом я спала на веранде, там всегда было светло – в Ленинграде же белые ночи. А зимой меня укладывали в темную маленькую комнату, в которой стояла высокая старомодная железная кровать с металлической сеткой под матрасом, а напротив нее – такой же древний шкаф с большим зеркалом на дверце. Так вот, меня почему-то все время интересовала некая мифическая деятельность, которую в моем воображении под кроватью производили крысы, и я всю ночь, вместо того, чтобы спать, пялилась в зеркало, пытаясь заметить следы их наступления на меня. В общем, я мучительно засыпала только под утро. Эта проблема преследовала меня на зимних каникулах несколько лет, до тех пор, пока на нашем Речном переулке не поставили электрические фонари, один из которых оказался прямо напротив окна маленькой комнаты. Свет этого фонаря успокаивал и убаюкивал.
Пианино от слова «пьяный», а хор от слова «хорек»
Для того чтобы ребенок был весь из себя «организованный», в советское время предлагалось занять его и так уже исчерпанный школой и домашними заданиями досуг развивающими кружками и секциями. Так как со спортом уже наметились большие проблемы, а, исходя из моей комплекции, балетом мне заниматься определенно было не под силу, меня решили отдать в музыкальную школу.
Подоплека для этого была следующая: моя мама в свое время окончила музыкальную школу по классу аккордеона и, вдобавок к этому, замечательно пела. Мне очень нравились песни, которые она пела, в особенности песня из кинофильма «Гусарская баллада» – «Спи, моя Светлана». Заманчиво было научиться петь и играть, как мама, поэтому я поддалась уговорам родителей посещать еще одну школу, в которой ничего не зависело от моей комплекции.
Однако выяснилось, что набор в класс аккордеона к тому времени уже закончился и набирались ученики только в класс фортепиано. Еще позже выяснилось, что преподавание велось сразу по нескольким дисциплинам: общий курс фортепиано, история музыки, сольфеджио и хор. Всем этим нужно было заниматься каждый день после уроков, и ученице первого класса было просто не потянуть такую нагрузку. Но тогда мы об этом не думали, и вскоре в нашей комнате в коммунальной квартире появилось громоздкое черное полированное пианино, взятое напрокат.
Преподавательницу общего курса фортепиано звали Екатерина Владимировна Кочерян. К тому времени я уже знала, что в состав Советского Союза входят пятнадцать социалистических республик и если фамилия человека заканчивается на -ян, то этот человек приехал из Армении. То есть моя преподавательница в моем представлении была армянкой. Уже на втором занятии выяснилось, что заиграть на фортепиано так же хорошо, как мама играет на аккордеоне, мне придется не скоро. Сначала пришлось играть скучные гаммы. Где-то на десятом занятии я выучила «Во поле березка стояла».
История музыки и сольфеджио – дисциплины, на которых всегда хотелось спать. И там, и там мы писали в тетрадях, что порядком надоедало мне еще в школе. На истории музыки я узнала, что один из корней в слове фортепиано – piano. Что такое корень? Корни мы в первом классе еще не проходили. Этот корень очень напоминал слово «пьяный», и я внутренне улыбалась этому.
Вообще у меня в то время появилась какая-то внутренняя улыбка. Я как будто улыбалась, а как будто и нет. Потому что надо было соблюдать дисциплину и этикет. Громко смеяться – это нарушение дисциплины и этикета, за это запросто могли одернуть. А так можно просто смеяться про себя – никто и не заметит.
На первых занятиях хора я внутренне насмеялась от души. Для начала преподаватель сообщил нам, что мы теперь «хористы». «Хористы» – новое для меня слово, и оно прочно ассоциировалось с моим игрушечным резиновым хорьком, которого я когда-то прятала в больнице за батареей. Потом стало еще смешнее и чуднее, так как нас стали учить правильно открывать рот. «А-а-а-а-а», – показывал преподаватель, широко открывая и растягивая рот, при этом он и правда становился похожим на моего резинового хорька, которому я в детстве растягивала мордочку во все стороны. «О-о-о-о-о-о», – рот преподавателя сворачивался в трубочку. Я была самая младшая в группе и, внутренне смеясь, наблюдала, как старшие мои товарищи, относясь к делу совершенно серьезно, старательно корчили гримасы. Я тоже старалась изо всех сил: корчила страшные рожи, не произнося при этом ни звука. В общей какофонии, издаваемой нашим «хором», моего саботажа, казалось, никто не замечал.
На следующем занятии хора, как только мы приступили к распевке, я старательно свернула губы трубочкой и заорала во всю глотку: «О-о-о-о-о!!!»
Мои занятия музыкой закончились несколько неожиданно и обескураживающе. Просто моим родителям сказали, что я плохо занимаюсь в группе, никакого прогресса не показываю и, в целом, я – бесперспективный в музыкальном отношении ребенок. Пианино было сдано обратно в бюро проката, а мне на память осталось умение играть «Во поле береза стояла».
Мясорыбный суп
Как я уже говорила, бабка Нина в силу своей работы ревизором на поездах дальнего следования имела знакомых проводников по всему Союзу. Это способствовало тому, что на нашем столе появлялись дефицитные продукты и вещи из самых разных уголков страны. Наша соседка тетя Аня Асолоткина за глаза называла бабку Нину спекулянткой.
Так, например, у бабки Нины были хорошо налажены связи с Прибалтикой. На день рождения мне всегда привозили прибалтийскую «Фанту» или «Пепси» в маленьких стеклянных бутылочках. Некоторые мои сверстники в те времена даже слова «Фанта» не знали, а я знала, что это газированный напиток с апельсиновым вкусом. Уже на второй год моего обучения я выросла из коричневого форменного платья, которое мне купили к первому классу. На замену бабка Нина раздобыла мне форму из Прибалтики синего цвета (в Прибалтике школьные платья для девочек были синие), и я щеголяла вроде бы в форме, а вроде бы и нет, но никто не мог ко мне придраться. В то же время в Прибалтике начали делать пастеризованное молоко в маленьких пакетиках. Я его очень любила – у него был особенный вкус.