А Тобиас Рид видел во всем этом лишь неутолимый голод, лишь ненасытный аппетит, от чего его возбуждение и пыл десятикратно возрастали.
— Чем больше проходит времени, мадам, тем больше вы мне нравитесь, — признался он наконец на рассвете срывающимся голосом. — Я умираю от любви… — прошептал он, теребя губами ее все еще твердые соски. Тобиас был измучен страстью, но тоже не насыщен ею. — Я горжусь честью, которой вы награждаете меня…
Эмма отвернулась, не ответив. Из-под опущенных ресниц сверкнула слеза. В ней удивительно смешались истома наслаждения и тоска по тому, чего нет и больше никогда не будет. И сама она стала воплощенная необузданность, свирепость во плоти. Свирепость, еще и постепенно набиравшая силу.
Они спали мало, а в девять их разбудили: постучала в дверь служанка. Тобиас, которого это привело в чрезвычайное раздражение, встал с намерением хорошенько выругать глупую бабу: ей ведь было четко приказано не беспокоить! Надел халат, злобно распахнул дверь… Но, когда он увидел человека, стоявшего рядом со служанкой, гнев его вмиг испарился. Тому достаточно оказалось одной фразы из трех слов, чтобы лишить хозяина всякого желания валяться в постели:
— Мы его нашли!
— Подождите меня на кухне, — приказал Тобиас, припухшие губы еще с трудом повиновались ему, язык еле ворочался. — Подавай завтрак, — велел он служанке, с облегчением убедившейся в том, что ее все-таки не накажут за непослушание, к которому ее вынудил Человек в Черном.
Тобиас закрыл дверь.
— Что случилось? — по-кошачьи потягиваясь, спросила Эмма.
— Отличные новости, милочка.
Он подошел к постели, обнаружил, что жена так же хороша при пробуждении, как и разнаряженная в пух и прах, легонько коснулся ее губ губами и попросил:
— Одевайтесь, дорогая, и спускайтесь ко мне. Нас ждет Человек в Черном, а мне еще нужно кое-что рассказать вам.
Эмма не заставила себя просить дважды.
Два часа спустя они вышли из дому и сели в карету, которую сопровождал лакей на вороном коне.
Слушок о сокровищах сделал свое дело. Один из потомков Жана Флери, кузнец в Версале, сказал кому-то, будто видел тот нефритовый «глаз», о котором все говорят. Человек в Черном, оставив следить за ним своего сообщника, поспешил с новостью к хозяину.
Корнель, который не снимал наблюдения за особняком Рида со времен своего первого разговора с Мери о сокровищах, увидев тронувшуюся с места карету, сразу понял, чем дело пахнет. Он побежал к себе, чтобы обсудить все с Мери, — она еще спала, измученная не отпускавшей ее двое суток мигренью, — осторожно разбудил ее, затем объяснил, что видел и что, по его мнению, виденное значит. Рассказал и о том, что вчера приехала Эмма, и о том, что ближе к рассвету появился Человек в Черном, и о том, что вскоре после этого все трое поспешно отбыли.
— Они направились в Версаль, — закончил он рассказ.
Мери вскочила — нельзя их упустить! Мигрени как не бывало. Она скинула ночную сорочку, вызвав у Корнеля, которого один только вид ее кожи приводил в экстаз, восхищенное восклицание, но он подавил в себе уже родившееся желание, ограничившись тем, что, едва не съев подругу глазами, вздохнул и пошел седлать лошадей. А Мери между тем открыла сундук, где слишком долго томился мужской наряд, оделась, выбелила лицо, чтобы не так легко было ее узнать.
Не прошло и получаса с тех пор, как Риды сели в карету, а Мери и Корнель, пришпоривая лошадей, уже пустились в погоню.
Сен-Жермен и Версаль соединяла широкая пыльная дорога, по обеим сторонам которой стеной стояли дубовые и каштановые рощи. Несмотря на ранний час, экипажи здесь так и кишели. В основном в ту или другую сторону устремлялось дворянство, но затесались сюда и несколько купцов. Корнель и Мери, обгоняя кареты, сверялись с гербами на их дверцах и не задерживались.
— Вон они! — сказал наконец Корнель, показывая пальцем на летевшую стрелой карету.