— Предполагаю, что всякая дама нуждается в лакее, — сказал Корнель, притворившись раздосадованным.
— Не больше, чем в муже, — ответила Мери, думая, что, раз уж такая у нее цель, то вскоре перед ней встанут лишь затруднения в выборе кандидата среди всего этого благородного собрания.
— Ну, знаешь, если это предложение руки и сердца… — шутливо начал Корнель.
— Хватит насмехаться, — мило улыбнулась Мери. — Я же отлично знаю, что любить меня невозможно.
— Не так уж невозможно! — воскликнул он, привлекая ее к себе и покрывая поцелуями.
Но он понимал, что, как ни старайся, дни его рядом с ней сочтены…
17
Держаться прямо, будто палку проглотила, улыбаться, в нужный момент приседать в реверансе, мало говорить и много слушать, кудахтать в ответ на остроты, никогда не повышать голоса, но не опускать глаза, постоянно следить, чтобы ничем не выделяться, чтобы все взгляды скользили по тебе, не задерживаясь, оказалось для Мери куда труднее, чем целый день орудовать шпагой. Просто изнуряющий труд какой-то!
Назавтра у нее от первого вечера при дворе сохранилась память только об опухших из-за многочасового переминания ногах.
После того как лорд Мильфорт пошептал что-то на ухо королю и тот, а за ним и королева поприветствовали гостью едва заметным наклоном головы, несколько лиц обернулись в ее сторону. Мери застыла мраморной статуей, верная совету Корнеля: «Видеть все самой, но так, чтобы тебя по-настоящему никто не видел. Так, чтобы немедленно сделаться частью единого целого, чтобы никто не мог вспомнить, какого числа ты попала в этот мир, а наоборот — чтобы они все сохраняли уверенность, будто ты была в нем всегда». В общем, раствориться в толпе, чтобы лучше понять ее, оценить и использовать.
Конечно, Корнель похвалил ее в ночь после дебюта — да как горячо! — поражаясь тому, сколь изнурительно ее шпионское ремесло, но кружила-то весь вечер вслед за Мери по бальному залу и выдала ей первую дворянскую грамоту улыбка Сесили. Сесили, которую она не хотела забыть. Сесили, которая — Мери была в этом убеждена — изо всех сил хлопала бы в ладоши и хохотала до упаду, видя ее такой принаряженной и разукрашенной.
Используя экипажи, по целым дням сновавшие между Парижем и Сен-Жерменом, Мери с Корнелем могли без всяких затруднений ездить туда и обратно: она как леди, он как лакей, рыщущий в поисках информации. Замок Сен-Жермен, возвышающийся над долиной Сены, был окружен не только садами и городом, служившим его продолжением, но и лесами, богатыми дичью. Отремонтированный и увеличенный в размерах, он выглядел причудливым, хотя и изящным, и напоминал скорее лабиринт, чем дворец. Впрочем, Мери там нравилось, она с удовольствием знакомилась с роскошью, какой прежде не могла и вообразить.
Целую неделю она неизменно являлась в Сен-Жермен, смешиваясь с толпой придворных, которые, поскольку погода стояла отличная, предпочитали проводить время в садах. Она высматривала привлекательные лица, расспрашивала о вдовцах и холостяках и старалась приблизиться к тем из них, кто хоть и не нравился ей по-настоящему, все же не казался и отталкивающим. Но у всех у них был один и тот же недостаток: слишком англичане. Других придворных — приближенных к Марии Моденской и, соответственно, итальянцев, почитали обольстителями, а значит, их следовало опасаться. Они быстро влюблялись, много обещали и никогда не держали слова. Мери решила сбросить их со счета. Что, впрочем, не мешало им, привлеченным красотой англичанки, искать ее общества, в котором она им отказывала.
Вечером восьмого дня на пороге дома объявился слуга-гонец в черном и попросил леди Риджмонд принять его. Мери вышла к нему. Гонец протянул ей запечатанное письмо, в котором содержался приказ следовать за посланцем, не задавая вопросов. Одной. Подпись короля Якова сводила на нет свободу выбора, хотя час был поздний. Король ждал ее в Сен-Жермене. Она закутала плечи черной накидкой, сообщила Корнелю, куда едет, и последовала за слугой в ожидавшую их карету.
Когда они проехали через караулы, уже спустилась ночь. Мери думала, что пройдет в замок Сен-Жермен, как обычно, через парадный вход, — ничуть не бывало. Сопровождающий зажег фонарь и повел ее к южной стороне. Оттуда они прошли внутренним двором вдоль всего здания до северо-восточного угла. Посланец короля осветил закрытую решеткой галерею на уровне земли, после этого жестом пригласил страшно заинтригованную Мери идти за ним.
Несколько минут спустя они оказались внутри башни, миновали длинный коридор и уперлись в подножие лестницы. Поднялись по ступенькам, и слуга сделал Мери знак подождать в крошечной нише. Мери заметила там обитую дамасским шелком банкетку и, сев на нее, укрылась за драпировкой, отделяющей нишу от коридора. Рядом стоял слуга, столь же молчаливый, каким был все время их пути из Парижа.
Наконец справа открылась дверь, из-за нее появился мужчина, и Мери почувствовала, как кровь дико застучала в висках.
Это был Тобиас Рид.
Мери совсем вжалась в стену. «Дядюшка» прошел мимо, не обратив внимания ни на нишу, ни на слугу. Когда он исчез, направляясь к выходу той самой дорогой, какой они сами добрались сюда, слуга жестом приказал девушке войти. Мери прежде всего удостоверилась, что, как и у Эммы де Мортфонтен, кинжал у нее на месте — засунут за подвязку. Успокоенная тем, что, в случае необходимости, сможет защитить свою жизнь, она переступила порог.
И очутилась в небольшой комнате, посредине которой увидела расплывшегося в широкой улыбке короля, на котором уже было ночное одеяние.