Никлаус-младший внимательно выслушал еще один их рассказ и только потом заговорил снова:

— Но почему вы настолько уверены, что это действительно Энн?

— Ты помнишь подвеску, украшенную изумрудом?

— Саламандру? Конечно. Энн очень дорожила этой подвеской, она была ее главным сокровищем.

— Так вот, девочка по-прежнему носит ее на шее.

— Сестренка жива! Ах, черт побери, не могу в это поверить. Энн жива! — твердил Никлаус-младший, не зная, плакать ему или смеяться. — Почему же вы не привезли их сюда, на остров Черепахи?

— Потому что не все так просто, как кажется на первый взгляд, Никлаус. Энн выросла в другом месте, среди других людей. Она ничего о себе не помнит. И Мери не захотела ее торопить.

— Энн могла забыть меня? Нет! — возмутился Никлаус-младший. — Это невозможно, маркиз, мы были слишком тесно связаны.

— Вот потому мы и пришли сюда. Чтобы взять тебя с собой и помочь твоей сестре изловить ее ускользающую память. Я убежден в том, что с этим способен справиться только ты один. Все, что может делать Мери до тех пор, это оставаться рядом с ней и любить ее.

Никлаус вскочил на ноги.

— Через три дня «Бэй Дэниел» будет готов сняться с якоря! — заверил он, сияя улыбкой, разъехавшейся до ушей на его неузнаваемом от радости лице.

Конец октября — после того как Рекхем и его команда в очередной раз покинули Сосновый остров, — похоже, благоприятствовал их делам.

— Каждая стоянка, когда мы навещаем сына, приносит нам удачу, — шепнула Энн на ухо своему капитану.

Она была права.

Первого октября пираты задержали два торговых шлюпа, забрав паруса и прочее имущество на сумму в тысячу ямайских фунтов. Это была самая крупная добыча за долгое время, и Энн тотчас потребовала, чтобы ей дали возможность потратить свою долю на Кубе. Никто не возражал: сражение оказалось трудным, три человека были тяжело ранены, и лучше всего было выхаживать их на суше. Так что в море они вышли только через две недели.

А вскоре, 20 октября 1720 года, они набрали на триста ямайских фунтов парусов и такелажа на торговом шлюпе под названием «Мери» в пяти километрах от Драй-Харбор-Бэй, прибавив это к добыче от захваченной днем раньше шхуны.

Энн и Мери становились все более необузданными перед сражением и во время боя, ругались крепче и громче мужчин, нападали на команды захваченных судов и осыпали их бранью, с одинаковой страстью бросаясь в битву. Они действовали во время абордажей, словно единая рука, заменяя целый десяток рук, и так слаженно, что казались близнецами.

Энн расцвела рядом с Мери. Рекхем ревновал, страдал оттого, что ему нет места в их близости. И утешался, говоря себе, что ласки Энн, все более чувственные и сладострастные, перепадают ему благодаря этому ее неутоленному влечению к Мери.

Слава о них теперь шла такая, что один только вид шлюпа, принадлежавшего Энн, и «Реванша», которым управлял Фертерстон, приводил в трепет все суда, проходившие в пределах досягаемости.