— До чего же вы оба убого трогательные, — вместо приветствия сообщила Эмма. — Смотреть тошно.

Балетти вскочил, готовый заслонить собой Мери. Эмма без колебаний выстрелила, целясь ему в колени. Маркиз взвыл от боли и рухнул на ковер — у него была прострелена коленная чашечка. Мери тотчас бросилась к нему, сердце у нее так колотилось от ярости, что она не могла выговорить ни слова.

— Беги, Мери, спасайся, — шептал Балетти, пока она тащила его к дивану. — Пока ее пистолет разряжен, беги!

Но Мери не собиралась бежать. Не собиралась бросать его. И слишком долго она ждала возможности оказаться лицом к лицу с Эммой, чтобы теперь ее упустить. Впрочем, о бегстве и думать было нечего, поскольку Габриэль занял позицию перед окном. Все выходы из комнаты были перекрыты. Балетти сел, и Мери встала между ним и Эммой. Та презрительно взглянула на нее:

— Быстро же ты утешилась, Мери Рид. Знаешь, я ведь ненавидела тебя за это новое предательство. До этой самой минуты. До тех пор пока не увидела вас, отупевших от приторной скуки.

— Избавь меня от твоих колкостей, Эмма. Я — заноза в твоем сердце, ты в моем — кинжал. Давай покончим с этим.

Эмма усмехнулась:

— Что же, мне лишить себя удовольствия, которое я могла бы получить, глядя, как ты валяешься у меня в ногах? Удовольствия, о котором я только и мечтаю с того самого дня, когда ты бросила меня в Дувре? Представь себе, как я была бы разочарована.

— Никогда. Никогда я не стану валяться у тебя в ногах.

— Ради него, может быть, и не станешь, — согласилась Эмма. — А ради нее, Мери? Ради Энн, уж поверь мне, ты это сделаешь.

Мери в бешенстве сжала кулаки. И ничего не ответила.

— Надо думать, я и впрямь тебя недооценила. Никлаус, твой распрекрасный Никлаус, тогда, в Бреде, был прав. А я ему не поверила, когда он сказал мне, что ты бросила их — его и свою дочь — и ушла к Корнелю.

Мери постаралась отогнать от себя картину, вставшую у нее перед глазами при этих словах: Никлаус, уязвленный письмом, которое Эмма, должно быть, швырнула ему в лицо… Несмотря на ее предательство, он нашел в себе мужество им воспользоваться для того, чтобы попытаться всех их спасти.

Балетти выпрямился, превозмогая боль, приковавшую его к месту.

— Хватит, Эмма, — простонал он. — Забирайте череп, вы ведь за ним сюда явились. Берите все и проваливайте!

— Прежде я могла бы этим удовольствоваться, маркиз. Но не теперь. Венецианской республике требуются виновные, чтобы смыть подозрения Форбена. Вы как нельзя лучше для этого подходите.

— Топорная выдумка, никто в такое не поверит!

— Форбен — человек спесивый, исполненный гордыни, это любой подтвердит. Как было не подумать, что он мог от начала до конца сочинить все эти слухи ради удовлетворения своих амбиций? Доказательства вашего сообщничества с Мери в руках дожа. Несколько ложных свидетельств, кое-какие письма. Венеция без долгих раздумий выбрала, что ей выгодно.

— Тварь! — прорычал Балетти.

— Вы оскорбили и унизили меня, маркиз, точно так же, как и ты, Мери. И только вы сами повинны в том, что происходит теперь. Вы оба, и тот, и другая, оттолкнули меня, когда я хотела дать вам все.