— Я вообще ни о чем не думаю. Я рассказываю, как обстоит дело, и это все.
— Что ты собираешься делать теперь?
— То, что он хотел бы, чтобы я сделал. То, чего ждешь от меня и ты. Спасти Мери.
Корнель только вздохнул:
— Эту тюрьму охраняют лучше, чем Бастилию. Не знаю, как ее оттуда вызволить, я всю ночь ломал над этим голову.
— Форбен.
— Что — Форбен? Он же не способен творить чудеса! — возразил Корнель.
— Чудеса, конечно, он творить не может, а отвлечь внимание — вполне. Я отыщу «Галатею», где бы она сейчас ни была. А ты тем временем потихоньку, в разных местах, вербуй надежных людей. Наемники Эммы снова приготовились действовать, они догадываются о наших планах и не сомневаются в том, что мы выберемся из укрытия. Мы можем рассчитывать только на внезапность, иначе у нас ничего не получится.
— А зачем нам отвлекающие маневры, если мы все равно не сможем прорваться в тюрьму?
— Положись на меня, Корнель, — сжав его плечи, ответил Клемент. — Я знаю, как много Мери для тебя значит. Тюрьма Вздохов не так уж неприступна. Достаточно подойти к ней с той стороны, где никто нас не ждет. Встретимся здесь через три дня. А до тех пор молись о том, чтобы ее не судили на скорую руку, дабы успокоить венецианцев. Помолись и за него, если у тебя осталась хоть капля веры.
Корнель кивнул. Конечно, Балетти был его соперником, но того, что случилось, он не заслужил.
Мери потеряла счет времени. Она засыпала, просыпалась и снова засыпала. Порой ее пронизывала боль, порой она впадала в отчаяние, но потом справлялась с собой, обуздывала и боль и отчаяние непреклонной силой гордости. Она пристально смотрела на дверь в стене напротив, не видя ее. В камере стояла непроглядная темень. Холод и мрак — когда вся Венеция изнывала от жары.
Сырость камня, окруженного лагуной, в конце концов добралась до нее, пропитав через юбки сначала ягодицы, потом поясницу, вот уже и все тело застыло, скованное холодом, и Мери охватила ледяная дрожь. Услышав глухие удары в деревянную дверь, она, так и сидевшая неподвижно с той минуты, как ее сюда втолкнули, с трудом подняла отяжелевшую голову.
— Каша! — проорал сторож, отодвигая узкую планку в двери.
В отверстие проник слабый луч света, а следом за ним — рука с глиняной плошкой, наполненной каким-то вонючим месивом. Мери не дала себе труда отлепиться от стены ради того, чтобы взять еду. Устав ждать, сторож перевернул миску. Каша шлепнулась на пол. Мери отвернулась. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Только ждать. Ждать Эмму. Бросить ей вызов и умереть. Как можно скорее.
Пристроив голову в углу, она снова забылась, вытянув перед собой затекшие ноги и пожалев о кинжале, который во время обыска вытащили у нее из-за подвязки. Габриэль, изучивший привычки любовницы, знал, где искать, и поспешил забрать оружие. Пересохшие губы Мери раздвинулись в улыбке. Если ей хоть немного повезет, у Эммы кинжал окажется при себе… Представив себе такую возможность, она невольно вздохнула с облегчением. Может быть, между ними еще не все решено…
Часы неутомимо шли, и неустанно повторялся один и тот же ритуал. Всякий раз, как узнице приносили еду, очередная порция неизменно присоединялась к кучке предыдущих. Попискивание крысы навело Мери на мысль о том, что хоть кому-то это варево идет впрок. Есть-то хотелось, но от одного запаха тюремной пищи ее начинало мутить. И это было не самое худшее. Сомнение, коварное сомнение начинало разъедать ее броню. А что, если Эмма так и не придет? Что, если именно для того Мери и брошена в тюрьму в Венеции? Предельно жестокая месть, самая страшная пытка — пытка ожиданием. Мери знала, что хуже этого ничего быть не может. Неизвестность, надежда, от часа к часу слабеющая, до тех пор пока не смиришься окончательно… Мысленно Мери уже была готова умереть. Мысленно, но не телом и не душой. Если существует хотя бы один-единственный способ увлечь за собой Эмму, она без колебаний сделает это. А в остальном — как только ей вспоминалось что-нибудь приятное, она яростно отталкивала воспоминание, сваливала на кучу других, отвергнутых раньше. Смерть Сесили, нищета, в какой они когда-то жили, дни, проведенные на борту «Жемчужины» или в армии — вот и все, что она оставляла при себе. И отталкивала все, что не было яростью, битвой, сражением. Напоминала себе все случаи, когда она не подчинялась, не склоняла головы. Эмма не одержит над ней верх в этой игре. Она была и остается Мери Рид, а Мери Рид может склониться лишь перед любовью, не перед ненавистью.
Скрежет отворившейся наконец двери она встретила едва заметной улыбкой на потрескавшихся губах. Однако вместо Эммы на пороге появились два сторожа. Они вошли и закрыли за собой дверь. Один из них поднял фонарь, и Мери пришлось зажмуриться от яркого света.
— Сам видишь, она не подохла! — сказал сторож.
Мери поначалу решила, что они обеспокоены ее вялостью и безразличием. Но следующие же слова вывели ее из заблуждения: