Дожа все это привело в сильнейшее замешательство. Он уважал маркиза де Балетти и восхищался им, но не мог просто отвергнуть эти обвинения, не рассказав о них Большому Совету.
— Предоставьте действовать мне, — нашептывала ему Эмма. — Маркиз околдован этой авантюристкой. Я уверена в том, что она его использовала. Венеции будет достаточно одного-единственного имени — имени этой шлюхи. Если Балетти отдаст мне ее, он спасет свою честь. До утра не присылайте своих гвардейцев. Я уверена в том, что справлюсь, сумею его убедить.
Дож сдался. Балетти в Венеции любили, очень любили. Его арест произвел бы впечатление самое неблагоприятное. Эмма покинула дожа успокоенная, но настроенная крайне решительно. Она не повторит той же ошибки, какую совершила в Бреде. Габриэль все проверил сам, лично убедился в том, что голубки в гнездышке и Эмма сможет без труда до них добраться.
— Маркиз ждет меня, — любезно сообщила она открывшему ей ворота лакею.
Она была одна, и ее впустили. Но Эмме достаточно было, едва войдя во двор, пронзительно свистнуть, чтобы через мгновение тот же лакей рухнул наземь, пронзенный кинжалом, и его тут же проворно оттащили в кусты. Эмма де Мортфонтен взяла из рук Габриэля протянутый ей пистолет.
— Мы готовы, — сказал Габриэль.
Балетти прислуживали шесть человек. Больдони сообщил Эмме все необходимые подробности, чтобы этих шестерых можно было без труда обезвредить.
— Пошли, — решила Эмма. — Теперь-то эта шлюшка от меня не ускользнет.
Когда Пьетро, услышав стук, открыл Эмме дверь, в лицо ему уперлось дуло пистолета, и бедняге ничего другого не оставалось, кроме как посторониться и впустить незваных гостей.
— Где они? — шепнула Эмма ему на ухо.
— В маленькой гостиной, — так же тихо ответил Пьетро.
— Я пойду одна, — заявила Эмма, одновременно подавая Габриэлю сигнал, которого тот дожидался.
Зажав Пьетро рот рукой, чтобы тот не мог крикнуть, другой рукой он с силой вонзил ему в бок кинжал. Пьетро беззвучно повалился на Габриэля. Сообщники Эммы молча скользнули в двери, которые указал им Больдони, чтобы расправиться с остальными слугами.
Оставив при себе лишь Габриэля и еще двоих, Эмма направилась в глубь дома, туда, откуда доносилась тихая мелодия.
Мери почти не слушала сонату, которую играл на клавесине Балетти, хотя играл он для нее. С тех пор как она рассталась с Корнелем, ей все время приходилось притворяться. Ее смутили не столько ласки прежнего любовника, сколько его слова. Она не могла отрицать, что в его утверждениях была доля истины. И, кажется, куда б
Она распахнула окна, выходившие на канал, чтобы полюбоваться тем, как горят последние отсветы дня. И, как всегда, это зрелище доставило ей наслаждение.
Фальцет гондольера и нестройные аккорды мандолины резали слух, самым неприятным образом смешиваясь с чудесным тембром голоса ее возлюбленного. Это неприятное для уха смешение чем-то напоминало ее беспокойные мысли. Мери закрыла окно. Сегодняшнее вечернее удовольствие было безнадежно испорчено. Горестно вздохнув, она повернулась к Балетти, ища утешения в его умиротворяющем присутствии. И замерла на месте, не в силах снова вдохнуть.
Эмма де Мортфонтен, стоя с пистолетом в руке, упивалась открывшейся ей безмятежной картиной.
— Ты! — выкрикнула Мери, смертельно побледнев от ненависти, мгновенно взорвавшейся где-то в ее утробе.
Балетти от неожиданности на мгновение тоже замер, так и не сняв пальцев с клавиш, пристально посмотрел на Мери, затем обернулся, чтобы осознать размеры бедствия, о котором инстинктивно догадался.