Он все еще любил ее, по крайней мере, так он утверждал. А если все-таки обманывал? Мери трудно было поверить, что можно так сильно и так долго томиться. Она притворилась, будто поверила его словам. Конечно, и для нее Корнель немало значил, пожалуй, побольше, чем Эмма или Форбен. Но нестерпимая боль утраты, тоска, горе, обрушившиеся на нее после смерти Никлауса, ясно говорили ей о том, что Корнеля она не любила. Однако если Корнель и впрямь испытывал к ней то, что она сама испытывала — и испытывает сейчас — к покойному мужу, имеет ли Мери право лишать бывшего друга доверия, которого он от нее требовал?
Вглядываясь в его лицо, в его глаза, она подстерегала малейшую тень, малейшую перемену, подтвердившую бы ее сомнения. Нет, не смогла застигнуть его врасплох, ни в чем не уличила. Даже тогда, когда он встал на защиту своего друга Тома. Даже тогда, когда выдвигал свои условия.
Вообще-то вполне может быть, что он прав. До конца ли она сама уверена, что Том — один из подручных Тобиаса Рида? Нет, поклясться в этом Мери не могла. Однако она это сделала. И теперь слишком жестоко страдала из-за того, что недооценила своих противников.
Кто-то поскребся у дверей. Два раза. Это и был условный сигнал. Мери открыла дверь и тотчас приложила палец к губам, показывая тем самым, что надо говорить потише. Корнель вошел в комнату.
— Он спит, — тихонько пояснила Мери, показывая на мальчика, который спал по-прежнему одетый, свернувшись клубочком поверх одеяла.
— Мне кажется, он большой для своего возраста, — сказал Корнель, лишь бы что-то сказать — все равно что, лишь бы не признаваться, в какое смятение его приводит один только вид ребенка, выношенного и рожденного Мери.
— Он и правда большой, — с улыбкой отозвалась Мери, благодарная ему за эту передышку. — Ну, что ты решил?
— Этой же ночью отвезти тебя в Сен-Марсель к Форбену. Он вернулся туда, чтобы собрать вещи. Ему надо отправляться к своему министру за новыми распоряжениями. Я не могу за него решить, брать или не брать на борт мальчика.
— А насчет Тома?
— Мы поговорим об этом с капитаном. Наберись терпения, Мери. До тех пор пока я не уверен, что Том действительно совершил все эти преступления, он остается моим другом. Я сумею выпытать у него секреты, сумею его уличить. Я готов погубить его ради того, чтобы спасти тебя. Но и ты пообещай мне признать правду в случае, если ты ошибалась.
Мери молча кивнула.
— Надо отправляться немедленно, не то упустим Форбена, — снова заговорил Корнель. — Буди сына, а я пошел в конюшню. Жду вас там.
Несколько минут спустя, усадив, как обычно, Никлауса-младшего впереди себя, Мери уже скакала рядом с Корнелем. Лошади неслись во весь опор по пыльным дорогам Прованса, направляясь в Сен-Марсель, что поблизости от городка Обань.
Форбен проснулся в убийственном настроении, он был предельно раздражен.
Корсар терпеть не мог, когда его будили среди ночи, он полагал, что на суше нет и не может быть никаких срочных дел, заслуживающих того, чтобы потревожить его сон. И Корнель это знал. Так по какому же праву он позволяет себе поднимать на ноги весь дом, посылать слугу его будить?! Какая разница, один он явился или не один и кто там явился вместе с ним! Форбен ему сейчас выскажет все, что об этом думает. И еще добавит!
Клод де Форбен накинул халат и, взбешенный, красный как рак, пулей вылетел из спальни, пронесся по лестнице, по коридору первого этажа и ворвался в маленькую гостиную, куда Жак провел этих наглецов. Ему так давно не терпелось проучить Корнеля, а вот теперь и предлог подвернулся, и уж он его не упустит! Хотя и слабое, а все же утешение!
Охваченный яростью, он никого и не заметил, кроме Корнеля, который стоял у столика с гнутыми ножками.
— Простите, капитан… — начал было Корнель, но Форбен не дал ему договорить, изо всей силы двинув кулаком по физиономии.
— Мать честная! Сразу стало легче! — воскликнул он в виде оправдания. Гнев его мгновенно улегся.
Корнель, метнув на него недобрый взгляд, утер кровь, капавшую с разбитого носа и, не удостоив капитана дальнейшими объяснениями, молча показал пальцем на диван, где сидели Никлаус-младший с широко раскрытыми от изумления глазами и его мать, которую все это явно забавляло.