К тому времени как Мери оставила Корнеля наедине с его яростью и болью. Человек в Черном давным-давно отправился спать, да и зал на первом этаже опустел.

Корнелю необходимо было побыть одному. Хотя бы несколько минут. И просто представить: это всего-навсего один из тех штормов, которые сотрясают корабль и с которыми надо бороться. Иначе не выжить. Семь долгих лет он выстаивал против несущей гибель волны. Сегодня он должен ее победить.

Мери Рид его разлюбила.

Он это понимал. Корнель выслушал всю ее историю, от начала до конца, смирившись с роком, который разделил их временем и расстоянием, привел на опустевшее место новые мечты, новых людей. Этого Никлауса, который, как и сам он когда-то, сумел по достоинству оценить Мери и стать достойным ее, чтобы не потерять. Корнель не держал на него зла. Он не держал зла на них обоих. Что поделаешь, так уж вышло.

Но ему было больно. Он страдал молча, без слез, без криков, без упреков. Больно оттого, что доверился Тому, который вероломно добился его дружбы. В первое время после своего появления на «Жемчужине» Том был мучительно замкнут на себе самом и холоден, как сталь клинка. Постепенно, с течением месяцев, он менялся на глазах у Корнеля, понемногу оттаял, начал улыбаться, разговаривать с людьми. В конце концов он рассказал Корнелю о том, что был опасно ранен, утратил всякую память о своем прошлом и с тех пор жил чем и как придется. А больше Корнелю и знать было незачем. Том предложил ему дружбу, которой лишил его Форбен после того, как Корнель признался ему насчет Мери: как они любили друг друга, как ласкали и как собирались вместе отправиться на поиски сокровищ. Он ничего не утаил от своего капитана — и потому, что был честен, и из уважения к нему, считая, что признание ничего не изменит. Однако он ошибался. Клод де Форбен, как и он сам, не забыл Мери Рид. Позволив ей уйти, он с тех пор ни дня не переставал жалеть об этом. И, узнав, что Корнель ее у него отнял, Форбен разозлился.

— Ты меня предал! — взорвался он. — Ты! Единственный человек на свете, которому я доверил бы свою жизнь!

Корнель, не найдя других оправданий, только и смог сочувственно пробормотать в ответ:

— Любовь не знает хозяев, капитан. А у дружбы нет слуг.

Три дня спустя Форбен попросил у него прощения, однако с тех пор что-то между ними разрушилось. И вместо того чтобы дружно оплакивать эту невосполнимую утрату, они отдалились друг от друга. Каждый старался в одиночестве залечить сердечную рану, однако ни тому, ни другому это не удавалось.

Том явно воспользовался этим разладом для того, чтобы сблизиться с ним. Теперь Корнель знал, что, если он мог простить Мери ее молчание, смириться с тем, что другой человек вошел в ее жизнь, все же мысль о предательстве нового друга ему допустить трудно. Значит, если Мери права, получается, Том перехватил посланное ему письмо и тем самым навел на ее след Тобиаса Рида и Эмму? Корнель отказывался в такое поверить, что бы там ни говорила Мери. Столько лет прошло! Разве может она помнить лицо, которое и видела-то мельком? Она уверяла, что все дело в шраме. В самом деле, шрам приметный. Но так ли уж хорошо она разглядела Тома в кабаке? У Мери не было ни малейших сомнений. Однако все, что узнал Корнель о Томе за время, которое они вместе провели на «Жемчужине», опровергало ее обвинения. Конечно, Том был странным парнем, конечно, он никогда не говорил о своем прошлом, обо всем, чем он жил до того, как поднялся на борт, конечно, он был англичанином, конечно, из-за этой старой раны он порой начинал орать как оглашенный, конечно, он становился тогда злобным и агрессивным, не подпуская к себе никого, кроме Корнеля, и конечно, ему нравилось драться и убивать. Однако он был ничем не хуже остальных матросов.

В первые же минуты встречи Корнель попросил Мери доверять ему. Уговорить ее оказалось нелегко: она постоянно была настороже, в любую минуту готовая выхватить кинжал, чтобы защищаться и даже убить. Корнель понимал ее сомнения, ее страхи. Она действовала, как мать, отстаивающая свою жизнь, но в еще большей степени охраняющая свое дитя.

Ее сломила смерть Никлауса и в не меньшей степени — похищение дочери. Тоска и мучительная тревога сквозили во всем, что бы она ни делала: и когда говорила, и когда умолкала, опуская глаза. Он почувствовал это и в ее словах, когда она просила прощения за то, что была так эгоистична, за то, что была так счастлива. Словно искала оправданий его дружбе с Томом, старалась перестать его опасаться. На большее Корнель пока и надеяться не мог. Слишком она была истерзана.

Если Том, пусть даже косвенным образом, был в этом повинен, Корнелю придется быть безжалостным, иначе он никак не сможет убедить Мери в своей искренности. И у него не оставалось другого выхода кроме как солгать ради того, чтобы узнать правду. Бесспорно, ему нелегко было на это пойти, однако в душе он уже понимал, что для него имеет значение одна только Мери Рид.

Пока они с Мери разговаривали, Корнель слышал, как Том с одной из трактирных служанок поднимается наверх. С той, которую предпочитал всем остальным, — они встречались во время каждой из стоянок «Жемчужины». Том грузно топал по коридору, громко смеялся. Мери напряглась, заслышав, что он приближается, ее рука инстинктивно принялась поглаживать пистолет, глаза потемнели. И все же она ничего не сказала. Корнель не шелохнулся. Он мог бы позвать Тома и устроить им очную ставку. Однако время и место были для этого явно неподходящими.

Теперь же, когда его, Корнеля, мысли и чувства вновь обрели обычную трезвость и ясность, он мог этим заняться. Моряк бесшумно выскользнул из комнаты, спустился по лестнице, вышел из трактира и направился по адресу, который дала ему Мери.