Вашингтон не улыбнулся.

— Виновность! — Он положил камень на место и взял черный орех с покрытой резьбой кожурой. — Но ведь такое возможно; об этом что-нибудь известно?

— Чтобы мертвый колдун совершал пурри-пурри? Конечно, это возможно. Возможно все, это зависит от того, во что и насколько сильно вы верите.

— Мне кажется, сами вы относитесь к этому не особенно серьезно.

— О, безусловно, иногда происходят странные вещи. Но не стоит придавать им слишком большого значения.

— Вам не кажется, что глупо, — резко проговорил Вашингтон, — так презрительно относиться к тем явлениям, свидетелями которых зачастую становимся мы сами?

Теперь Найал обратил на него взгляд своих огромных глаз.

— Глупо или нет, — сказал он, — но так оно лучше. Я знаю только, что в этой стране нужно стоять обеими ногами на земле. Люди здесь, как вам известно, ничего не делают наполовину. И в поступках, и в мыслях они не знают середины. Люди здесь не просто пьют, они настоящие алкоголики; когда они делают деньги, они сколачивают целое состояние; когда же они проигрываются, то дотла. А когда ими овладевает страсть, они сходят с ума, — он помолчал, — или кончают с собой.

Откинув голову назад, Вашингтон залился смехом.

— Вы намекаете на беднягу Уорвика. Что ж, уверяю вас, за себя-то я спокоен. Мне еще есть зачем жить. А насчет того, чтобы стоять обеими ногами на земле, тут я с вами не согласен. Эту землю погубили как раз те, кто стоял на ней обеими ногами. Здесь нужны люди с богатым воображением, а не чванливые государственные чинуши с их крючкотворством и не эти груды мышц из буша. Здесь нужны такие, которые возьмут на себя труд понять людей, разобраться в особенностях их мышления и поставить себя на их место.

— Еще несколько лет назад я согласился бы с вами, но теперь — нет. Вам никогда не понять папуасов, Вашингтон, и вы сами это знаете. Мы здесь для того, чтобы руководить и защищать, а не для того, чтобы понимать. Только дети способны понять детей, а мы уже далеко не дети. Печально, но факт. Иногда нам хотелось бы вернуться в детство, но пути назад нет. Нам уже не являются феи. Разве что пьяницам и сумасшедшим.

— Вот как! И куда вы относите меня? — запальчиво спросил Вашингтон. Его злило, что он выдал себя. И он решил уязвить собеседника в его, как он полагал, ахиллесову пяту. — Руководить и защищать! Хорошо вам говорить.

Он хотел сказать больше, но не посмел. Остальное было понятно и без слов.

— Всем известно, что за последние полгода вы и пальцем не пошевелили. Не будь вы братом Тревора, вас бы давно отсюда вышвырнули. Уорвик не стал бы держать вас здесь.

Но выражение лица Энтони Найала не изменилось.

— Вы слишком долго пробыли здесь, вам нужно развеяться, — только и сказал он.

Силы окончательно покинули Вашингтона. У него было такое чувство, будто он сказал или слишком много, или слишком мало, и, дабы исправить последнее, продолжал говорить тем слащавым, едким тоном, который оттолкнул от него большинство друзей.

— Я один из нескольких людей в этой стране, которые находят ее весьма интересной для изучения, — заявил он. — Я всегда недолюбливал здешних белых, которые привезли сюда из Австралии пивные, ипподромы и площадки для гольфа. Выходя в море, я беру каноэ, а не яхту. Мне нравятся папуасы, они пробуждают во мне интерес. Будь здесь больше людей, пытающихся понять их, вместо того чтобы навязывать им непродуманные до конца правила поведения белых, тогда мы сдвинулись бы с мертвой точки.

— Мне казалось, что вы уволили всех своих слуг, — холодно заметил Найал.

— Мне не нужны воры! — пылко вскричал Вашингтон. — Пусть лучше у меня вовсе не будет слуг, чем такие, которым я не могу доверять.