В тот же день я гостил у Марка, хлебал горячий травяной чай с душистым абрикосовым вареньем. Пар исходил от пузатой чашки лёгкими бледными полосами.

Тени летали вокруг пианино и громко шептались.

– Так ты хочешь научиться?

Марк произнёс в напряжении, сковавшем тело:

– Очень. Но как?

– Это не тяжело. Пойдём.

Он поставил цветастый чайник на столешницу возле мыльной мойки и вновь сел на стульчик, обтянутый мягкой тканью. Вода мерно текла из крана редкими блестящими каплями.

– Сейчас? Как? Мне ещё чашечки мыть.

– Да оставь ты чашки! Не успеешь, что ли? Ты лучше скажи, умеешь стоять на льду?

– Кажется, но я не уверен.

– Вот, уже половина дела.

Во мне огнём разгорелось настойчивое желание научить его чувствовать лёд. Я уклонился от единственной неугомонной Тени, вырвавшейся из плотной толпы собратьев, и хлопнул сердито рукой.

Тень страшно разгневалась, подлетела к полупустому столу. Она попробовала опрокинуть неполную тёплую чашку на колени, но пережила неудачу и разразилась беззвучным криком. Он болезненно резанул мне слух.

Я вышел в прихожую за курткой и оттуда воскликнул с восторгом Марку:

– А потом сыграем в снежки! Ты любишь снег?

– Если только он не слишком рыхлый!

Мы утеплились и, надев коньки, вышли во двор на мелкий искусственный каток.

Ясные голубые облачка плыли неспешно по тихому прозрачному океану неба. Стояло не палящее ласковое солнце. Наружу неподвижно лежавшего снега, будто алмазной пыли, выглядывала цепь крашеных шин.

Я выбрался на лёд и, оттолкнувшись ногами, покатился к невысокому ограждению в виде мохнатой пышной ели. Достиг её, носом вонзившись в иглу, и тотчас обернулся испуганно к затихшему Марку. Никак не решаясь сделать шаг навстречу, он трогал бесцельно чёрную шапочку.

– Ну же, подойди! Только не стой.