Морской капитан XVIII столетия был фигурой, обладавшей неограниченной властью, как писал Джон Ньютон своей жене, Мэри, в начале своего первого рейса в качестве работорговца: «Моему положению во время плавания в другие страны и даже в Гвинею могли бы позавидовать большинство тех, кто остается дома. Я располагаю абсолютной властью в своем маленьком владении (за исключением права на жизнь и смерть), как любой властелин в Европе. Я говорю одному “иди сюда”, и он подходит; говорю другому “сюда”, и он бежит. Если я приказываю, чтобы один человек сделал что-либо, то трое или четверо других будут стараться сделать это еще лучше. Ни один человек на корабле не начнет обедать, пока я не разрешу; нет, никто не смеет сказать, что уже 12 или 8 часов, в моем присутствии, если я не решу сказать это первым. Есть много дел, когда мне приходится сойти с корабля, и в это время строгие часовые следят, чтобы мое возвращение не стало неожиданностью, так чтобы меня встретили по должной форме. И если я отсутствую до полуночи (что я никогда не делаю без особой причины), никто не должен осмелиться закрыть глаза, пока они не будут иметь честь лицезреть меня снова. Я хотел бы, чтобы ты не осуждала меня за эти церемонии, так как я сам не ставлю их высоко; но это — старый обычай, и необходимо поддерживать его на высоком уровне; иначе, без строгой дисциплины, простые матросы станут неуправляемы».

Занимая главное место на судне, капитаны распоряжались рабочей силой, пропитанием, даже отсчетом времени. Они обладали сильной властью, поскольку должны был управлять не только большим количеством простых матросов, но и сотней невольников-африканцев [202].

Джон Ньютон долго был самым известным капитаном в истории африканской работорговли. Он совершил четыре рейса, один в качестве помощника капитана и три как капитан, в период между 1748 и 1754 гг., но известен он стал позже, когда сделал карьеру и стал активным пастором Общины евангелистов англиканской церкви. Он написал много гимнов, самый красивый из которых — «Amazing Grace» («О благодать!»), и, наконец, в конце жизни публично покаялся в своем прошлом и присоединился к аболиционистам. Он написал яркий памфлет об ужасах работорговли в 1788 г. под названием «Размышления об африканской работорговле» и также выступал свидетелем перед комитетами палаты общин в 1789 и 1790 гг. Он объявлял себя грешником, который раскаивается в своих грехах [203].

Ньютон оставил уникальный богатейший документальный отчет своего участия в работорговле в качестве матроса, «раба», помощника капитана и, наконец, капитана. Он был плодовитым автором. Как большинство хозяев корабля, он вел судовой журнал во время плавания, где детально записывал все ежедневные дела и погоду, но он пошел даже дальше. Он был энергичным корреспондентом: он написал 127 писем Мэри за время путешествия на работорговом корабле и ряд писем англиканскому священнику Дэвиду Дженнингсу. Он также вел духовный дневник на двух последних рейсах. Позже, как серьезный вдумчивый христианин, он размышлял над своей жизнью, чтобы вынести надлежащие уроки морали — в 1763 г., когда он написал ряд писем о своей духовной жизни, и в конце 1780-х, когда присоединился к движению аболиционистов. Ньютон мог рассказать о том, что происходило на палубе корабля, намного лучше других капитанов за все четыре века работорговли [204].

Джон Ньютон владел неограниченной властью в своем деревянном мире, распоряжаясь всеми повседневными делами на судне, командуя такими людьми, как Олауда Эквиано и Джеймс Филд Стенфилд. Он учреждал «строгую дисциплину» не только среди матросов, но и среди рабов, которые этому активно сопротивлялись. Он отвечал им разными способами, часто насилием, которое поддерживало и подтверждало его могущество. Его власть и положение, которые вызвали бы у Эквиано страх, а у Стенфилда ужас, казались капитану обычным делом. Делая записи о своих надеждах и опасениях, мыслях и действиях и о своих отношениях с разными людьми на корабле в осторожной, рассудительной манере, Ньютон дал нам беспрецедентную картину жизни капитана невольничьего судна.

От матроса-мятежника до капитана-христианина

Капитан Джон Ньютон был обречен стать капитаном судна. Его отец был капитаном (в средиземноморской торговле), и он привнес судовое поведение в домашнюю жизнь. Как писал его сын, «он всегда держался как бы на определенном расстоянии — серьезность, которая вызывала благоговение и заставляла меня трепетать».

Старший Ньютон приучал сына к морю с раннего возраста. Юнга Ньютон был, по словам XVIII столетия, «отдан морю» — это означало, что в возрасте одиннадцати лет он оказался на борту судна в роли ученика, изучал разные виды работ, приобретал опыт и повышал свои знания. Он совершил несколько рейсов между 1736 и 1742 гг. и в 1743 г. оказался на борту Корабля Его Величества «Харвик», после чего отец дал возможность восемнадцатилетнему сыну учиться на мичмана. Став членом королевского флота, он заручился покровительством капитана и, казалось, нашел свой путь в морском мире [205].

Но молодой Ньютон оказался довольно невоспитанным и невосприимчивым юношей, и его дорога к капитанской каюте не была прямолинейной. Живя и работая в море, он, как он сам вспоминал позже, «оказался в плохой компании и под влиянием дурного примера простых матросов», чьи взгляды и ценности он скоро впитал. Он стал вольнодумцем, распутником и мятежником. Оглядываясь назад на этот период, Ньютон вспоминал свои эгалитарные и противоавторитарные взгляды: «Я был настолько горд, что не признавал никого над собой» [206].

Однажды, когда его отправили на берег за капитаном в одной лодке с матросами, чтобы предотвратить их дезертирство, сбежал сам Ньютон, но ненадолго. Его быстро поймали, посадили в тюрьму на два дня, а потом вернули на корабль в кандалах, где его «публично раздели и отхлестали». Он был разжалован из мичмана снова в простого матроса. «Я был теперь снова брошен на самый низкий уровень, и все меня подвергали оскорблениям», — писал он. (Его оскорбляли, потому что он перед этим пользовался своим положением мичмана слишком высокомерно.) Отвергнутый Ньютоном и из-за этого решивший отомстить капитан хотел отправить беспокойного матроса в пятилетнее плавание на борту корабля, направлявшегося в Вест-Индию. Когда Ньютон узнал об этом, сначала он решил покончить жизнь самоубийством, но потом вместо этого решил убить капитана. «Я действительно обдумывал разные способы его убийства», — признавался позже Ньютон.

Жизнь капитана, возможно, была спасена случайным появлением на горизонте работоргового судна. На его борту было несколько мятежников, и капитан хотел (что было обычным делом) отдать их на борт военного корабля в обмен на некоторых военных матросов. Ньютон с энтузиазмом выразил свое согласие на такой обмен, чтобы избежать угрожавшего ему плавания в Вест-Индию. Военный капитан разрешил ему уйти и посчитал это удачным избавлением. Таким образом, Ньютон попал на работорговый корабль из-за своего собственного непослушания и элемента случайности, выразившегося в появлении другого корабля.

Оказалось, что капитан невольничьего судна знал отца Ньютона, но ни эта связь, ни новая ситуация не заставили Ньютона изменить свое поведение: «У меня было неудачное остроумие, которое может создать много врагов и неприятностей своему обладателю. В ответ на предполагаемое оскорбление я сочинил песню, в которой высмеивал капитана судна, его приказы и его самого, и скоро научил этой песне всю команду». Капитан вряд ли был доволен тем, как именно Ньютон и его друзья высмеивали его в песне, но так случилось, что он вскоре умер. Однако первый помощник, который занял место капитана, относился к Ньютону не лучше и вскоре стал угрожать вернуть его на борт военного корабля при первой же возможности. Испуганный Ньютон решил снова удрать и покинул судно, не взяв с собой ничего кроме одежды, которая была на нем. Он добрался до берега Бананового острова в устье реки Шербро на побережье Сьерра-Леоне.

Здесь Ньютон решил поработать на местного белого торговца, который действовал как посредник между африканскими торговцами и работорговыми судами. Но он поссорился со своим новым хозяином, и с ним начали плохо обращаться. Ньютон усугубил ситуацию, поругавшись с черной женой торговца, за что тот практически превратил его в раба. Ньютона заковали, морили голодом, избивали и дразнили. Его полуголое тело покрылось волдырями от жара тропического солнца, но это не препятствовало ему вспоминать Евклида, «чтобы рисовать диаграммы длинной палкой на песке». В течение долгого года он жил, питаясь кореньями и тем, что давали ему «незнакомцы и даже закованные рабы, которые тайно приносили мне еду (когда охранники этого не видели) из своего жалкого пропитания». Но помнил ли он потом эту доброту? Позже он цитировал 16-ю главу книги Иезекииля, чтобы описать себя как «изгоя, лежащего в крови». Такое обращение, как он писал, «сломило мое упорство и настроение». Ньютон считал себя «рабом», который «упал на самое дно человеческих несчастий» [207].

Но Ньютону удалось убежать от этого торговца и работать теперь на другого. Его положение значительно улучшилось, и он даже чувствовал себя счастливым, прежде всего из-за того, что он смог приспособиться к африканской культуре. Он так объяснил это превращение:

«Есть одна поговорка, ее часто используют в этих местах, о том, что белый человек произошел из черных. Это означает изменение не цвета лица, но его сознания. Я знал нескольких, кто освоился в Африке в возрасте тридцати или сорока лет, кто приспособился к характеру, обычаям и церемониям аборигенов насколько, что они предпочитали эту страну Англии: они даже стали носить талисманы и амулеты, толковать предсказания, так что даже вызывали больше доверия, чем самые мудрые среди аборигенов. Часть этого безумного увлечения захватила и меня (со временем я бы мог принять и все остальное); я вступал в самые близкие отношения с местными жителями и должен был бы жить и умереть как грешник среди них, если бы Бог не следил за мной всегда».