Социальный портрет невольников

Как свидетельствует история шести главных работорговых областей, большинство невольников, которые оказались на работорговых судах, попадали в рабство в результате крупных войн, когда одна или другая группа — народы фон или ашанти, например, расширяли зоны своего господства. Другим источником рабов, по свидетельству одного из исследователей, были «вечные войны» среди небольших народов. Подобно конфликту между гола и ибау, эти войны имели свою собственную геополитическую логику и причины и не всегда находились под влиянием работорговых интересов. Как отметил работорговец и историк Роберт Норрис, войны велись в Африке и до появления европейцев. Их вызывали те же причины, что и во всем мире: «амбиции, жадность, озлобление и др.». Но и защитники, и противники работорговли соглашались, что главным источником рабов была война [129].

Но в оценке этих войн они расходились. Большинство защитников работорговли соглашались, что «война» велась независимо от того, как ее называли африканские торговцы. Но они должны были признать, что этот термин обозначал разные вещи. «Грабеж... — это неназванная война!» — воскликнул ливерпульский торговец в 1784 г. Джон Мэтьюс, жестокий защитник человеческой торговли, отметил, что в Сьерра-Леоне каждую «мелкую ссору» называли войной. Судовой врач Джон Аткинс говорил, что война в Западной Африке была только другим названием для «грабежа беззащитных существ». Те, кто был настроен против торговли, шли еще дальше, настаивая, что «войны» были не чем иным, как «пиратскими экспедициями»; они даже утверждали, что этому есть свидетельства: британский моряк Айзек Паркер участвовал в таких грабительских набегах из Ньютауна в Старый Калабар в 1760-х гг. Аболиционисты утверждали, что «войной» назывались просто похищения. Кроме того, «войны» часто начинались с момента появления работоргового судна на побережье, после чего местные торговцы (с помощью оружия и капитана невольничьего судна) создавали военные отряды (обычно на каноэ). Они отправлялись в глубь страны для ведения войны и сбора рабов для их продажи капитану, который прежде всего и финансировал эти экспедиции. Другими словами, как объяснил один африканец команде корабля: «Если корабль не придет, масса, не будет никаких рабов». Война была эвфемизмом для организованного воровства людей [130].

Вторым источником рабства были судебные процессы, в результате которых африканские общества признавали людей виновными в преступлениях от случаев убийства до воровства, прелюбодеяния, колдовстве и долгах; их приговаривали к рабству и продавали африканским торговцам или непосредственно капитанам невольничьего судна. Это мало чем отличалось от транспортировки английских уголовников в американские колонии до 1776 г. от или их отправки в Ботанический залив в Австралии с 1786 г.³³ Многие африканцы и аболиционисты-европейцы чувствовали, что судебные процессы в Западной Африке были подстроены и что тысячи людей были ложно обвинены и признаны виновными, чтобы обеспечить торговлю живым товаром, насколько это было возможно. Офицер Королевской африканской компании Фрэнсис Мур отметил, что в 1730-х гг. для всех осужденных в области Гамбии «любой приговор означал рабство». Уолтер Родни заметил, что на побережье Верхней Гвинеи местная знать превращала закон «в слугу работорговли» [131].

Третьим главным источником рабства была покупка рабов на рынках и ярмарках в глубине континента, на расстоянии от побережья, часто связанного с круговоротом исламской работорговли. Продажа этих людей (большая часть из которых была свободна, но попала в неволю) особенно была распространена в Сенегамбии, на Золотом берегу и Бенинском заливе. К 1780-м гг. многие из рабов, проданных в Новом Калабаре, в Бонни и Старом Калабаре, были куплены в ста милях в глубь континента, а также в других портах, куда доставляли невольников из внутренних районов. Капитаны работорговых судов полагали, что эти люди стали рабами во время войны или в результате судебного приговора, но на самом деле их не интересовало и они не стремились узнать, откуда и как был получен их «груз». Это было не их дело, утверждали они один за другим на парламентских слушаниях между 1788 и 1791 гг. [132].

В XVII в. большинство невольников, судя по всему, попадали на побережье из районов, лежащих на расстоянии пятьдесят миль от побережья. Но в начале XVIII в., особенно после того, как в Европе был отменен контроль за работорговлей (и продажей рабов стали заниматься частные лица, а не официальные компании), торговля и районы, откуда забирались невольники, расширились — в некоторых случаях на несколько сотен миль вглубь. Большинство полагало, что от одной десятой до одной трети невольников попадали на корабли из прибрежных областей, остальные — из внутренних территорий. «Большая часть» рабов, писал Джон Аткинс, опираясь на свой опыт 1720-х гг., были «деревенскими жителями», чей разум, по его снисходительному мнению, становился тем тусклее, чем дальше от побережья они жили. «Негры побережья», с другой стороны, были сообразительные, даже более плутоватые, они чаще знали английский язык и были лучше осведомлены о работорговых судах и работорговле. Те, кто жил на побережье, вероятнее всего оказался в неволе в результате судебного приговора, в то время как рабы из внутренних районов чаще всего попадали в плен в результате «войны». К концу века все больше рабов прибывало из мест, расположенных на «очень большом расстоянии», им приходилось проводить в дороге «много лун» и быть проданными после долгого пути. Капитан корабля «Закат» был уверен, что пять мужчин, которых он купил в октябре 1793 г., проделали путь в тысячу миль [133].

Порабощение вызывало немедленное и спонтанное сопротивление, особенно когда людей угоняли или похищали. Пленники убегали, сопротивлялись, любым способом пытаясь скрыться от поработителей. Как только их хватали и собирали в караваны, основной формой сопротивления становился побег, который работорговцы попытались предотвратить с помощью вооруженной охраны и различных видов контроля. Только что плененных, особенно мужчин, связывали каждого лозой, веревками или цепями, затем за шею по двое или по четыре человека, и потом еще раз с другими такими же группами. Африканские похитители иногда привязывали к людям длинное тяжелое бревно, которое мешало передвижению, утомляло и не позволяло сбежать. Каждый член каравана был обязан выполнять определенные работы, например нести продовольствие и товары, иногда крупные бивни слонов. Одна умная группа налетчиков разработала и использовала хитрое приспособление, мешающее невольникам кричать, чтобы не привлекать внимание других племен, которые могли бы прийти на помощь пленным во время долгого пути. Другие формы сопротивления включали отказ от еды или, реже, восстание. Невольники даже сбегали в лес, образуя своего рода сообщества маронов³⁴. Все эти формы сопротивления были перенесены на работорговые суда и, после того как путешествие было закончено, — на плантации Нового Света [134].

Подавляющее большинство рабов были простыми людьми — земледельцами, хотя многие были скотоводами-кочевниками и охотниками-собирателями. Из более развитых обществ доставлялись ремесленники, домашние рабы и наемные рабочие. Две трети из них составляли главным образом молодые мужчины, многие из которых были опытными воинами. Примерно треть рабов приходилась на женщин, четверть — на детей, количество которых возросло к концу XVIII в. Африканская знать очень редко попадала в рабство. Знатных воинов обычно убивали после сражения, чтобы не дать им возможность организовать сопротивление новым хозяевам. Кроме того, работорговцы обычно выбирали «самых грубых и выносливых» и старались не брать «гладких негров» (как Иова бен Соломона), которым было тяжелее приспособиться к жизни на судне и к самому рабству. И в любом случае, предпочтение работорговца отдавалось молодежи, исключая взрослых и опытных, которые во многих африканских культурах занимали лидирующее положение [135].

В результате такого отбора порабощение и вывоз населения создали глубокий и устойчивый разрыв между африканцами-простолюдинами и африканской знатью. Представители последней имели огромные преимущества в культурной и политической жизни диаспоры. Многие из тех, кого незаконно признали виновными и приговорили к рабству, теряли уважение к своим правителям и органам власти, а отсутствие знати на судах и в диаспоре означало, что простые люди оказались перед необходимостью самостоятельно и творчески подойти к выбору поведения на корабле и в Новом Свете. На повестке дня стояло равенство, и, как отмечал Хью Крау, на его корабле среди пленников игбо он «видел, как они делили между собой последний кусок мяса практически на нити» [136].

Большой грабеж: Луи Аса-Аса

Как говорили французы, одним из главных источников рабства был «Большой грабеж» — внезапное организованное нападение на деревню, обычно посреди ночи. Нападающие поджигали дома и хватали испуганных жителей, спасавшихся от огня, затем в караванах гнали их на побережье и продавали там в рабство. Человек по имени Луи Аса-Аса испытал на себе «большой грабеж», когда он был мальчиком тринадцати лет. Он подробно описал свое ранение и дорогу на судно [137].

Аса-Аса жил с родителями и пятью братьями и сестрами «в стране, которая называлась Бикла, около большого города Эги», в глубине страны на «некотором расстоянии до моря». Он происходил из весьма почтенной семьи. Его отец, у которого были земля и лошадь, не был одним из «больших людей» деревни, но дядя принадлежал именно к этой прослойке, так как у него было много земли и рогатого скота, и он «мог заставить жителей работать на него». Его отец сам обрабатывал землю вместе со старшим сыном и выжигал древесный уголь, но Аса-Аса был «слишком маленьким», чтобы заниматься такой работой. Самым прочным воспоминанием о его африканской семье и жизни до рабства было то, что «мы были все очень счастливы» [138].

Скоро счастье сгорело в огне, когда «несколько тысяч» воинов адинье напали на Эги. Однажды утром перед рассветом они подожгли хижины, поднялась паника, кого-то убили, кого-то захватили в плен. Пока весь караван не был собран для отправки на побережье, пленникам связали ноги, после чего «их отпустили, однако если бы они попробовали убежать, в них бы начали стрелять» — из европейских ружей. Адинье были опытными, даже профессиональными мародерами: «они сжигали все деревни, которые встречали». Они забирали всех: «братьев и сестер, мужей и жен; не заботясь ни о чем». Они сразу же схватили дюжину из тех, кого Аса-Аса считал своими «друзьями и родственниками». Всех забрали и продали в рабство европейцам, некоторых — в обмен на «ткани или порох», других — за «соль или оружие». Иногда «они получали четыре или пять ружей за одного человека». Аса-Аса знал, что это были «английские ружья» [139].

Аса-Аса и его семья видели, как горел их дом, но они убежали из деревни, держась вместе, и два дня жили в лесу. Когда адинье ушли, они возвратились домой «и нашли каждую вещь сожженной». Жители деревни обнаружили «несколько наших соседей, которые были ранены; другие были застрелены». Аса-Аса сам «видел тела четырех или пяти маленьких детей, которые были убиты ударом по голове. Они забрали отцов и матерей, но дети были слишком маленькими, чтобы их можно было продать в рабство, поэтому их просто убили. Они убили многих, но я видел только этих. Они лежали на дороге как мертвые собаки».

Семья построила «небольшой навес» для убежища и медленно начинала «вновь обустраиваться», но неделю спустя адинье вернулись, разрушив навесы и все постройки, которые они пропустили в первый раз. Аса-Аса и его семья вместе с дядей снова убежали в лес, но на следующий день воины отправились на их поиски, вынуждая беглецов углубляться все дальше в чащу, где они прятались «почти четыре дня и ночи». Из еды у них было «несколько клубней батата», и они «наполовину ослабели от голода». Адинье скоро нашли их. Аса-Аса вспоминал: «Они приказали моему дяде подойти к ним; он отказался, тогда они сразу выстрелили и убили его». Остальные от страха убежали, но Аса-Аса, самый младший, отстал. Он залез на дерево, чтобы ускользнуть от преследователей, но все было напрасно, они его обнаружили и схватили, связав ноги. Он с грустью вспоминал: «Я не знаю, нашли ли они моего отца и мать, братьев и сестер: ведь они убежали быстрее меня и были на полмили дальше, когда я влез на дерево: с тех пор я никого из них не видел». Аса-Аса вспоминал, что вместе с ним на дерево влез и другой человек: «Я полагаю, что его застрелили, потому что я никогда больше его не видел».

Юный Аса-Аса вместе с двадцатью другими пленниками был отправлен к морю, каждый из них нес груз, частью это была провизия, которую они ели в дороге. Новых невольников не били, но один человек, бывший сосед мальчика по деревне, был убит. Он был болен и слишком слаб, чтобы нести груз, поэтому его подгоняли «копьем». Это был единственный человек, который умер в пути.

Скоро начались продажи, во время одной из них Аса-Аса и некоторые другие попали на работорговое судно. Тринадцатилетнего мальчика перепродавали «шесть раз, иногда за деньги, иногда за ткань, иногда за оружие». Даже после того, как он и его соседи по каравану добрались до побережья, их продолжали перепродавать: «Нас пересаживали с лодки на лодку и перевозили с места на место, где всякий раз продавали заново». Это заняло около шести месяцев, пока он попал к «белым людям» на их «очень большое судно» [140].