Однако страх перед жестокими европейцами не проходил и порождал новые вопросы. Эквиано спрашивал, «есть у этих своя страна, или они живут в этой пустоте» на корабле? Ему ответили, что «это не так, но они приплыли издалека». Все еще озадаченный, мальчик поинтересовался, «почему же во всей нашей стране мы никогда о них не слышали?». Это потому, что они «жили очень далеко». Где же их женщины, наконец поинтересовался Эквиано; «они на них похожи?». Ему ответили, что они есть, но «они остались далеко».
Затем начались вопросы о самом корабле, источнике изумления и ужаса. Все еще в потрясении от увиденного, Эквиано спросил, как судно может идти по воде. Здесь у взрослых ответы иссякли, но они объяснили, что тоже пытались это понять: «Они сказали, что не могли объяснить как, но ткани, которые, как я видел, привязаны к мачтам веревками, позволяют судну двигаться; и что у белых есть нечто волшебное, что они бросают в воду, чтобы судно остановилось». Эквиано заявил, что «был чрезвычайно поражен этим и действительно думал, что эти люди были духами». Изумление, которое вызывал корабль, усилилось, когда однажды, стоя на палубе, Эквиано увидел, что к ним приближалось другое судно. Вместе с остальными невольниками Эквиано был поражен тем, что «судно становилось тем больше, чем ближе оно подходило». Когда этот корабль бросил якорь, «я и мои соотечественники, которые это видели, были потрясены тем, что судно остановилось; все были убеждены, что это было сделано с помощью волшебства».
Средний путь
Средний путь стал для Эквиано демонстрацией жестокости, унижения и смерти [161]. Плавание началось с того, что всех невольников заперли в трюме «так, чтобы мы не могли видеть, как они управляли судном». Многое из того, на что он жаловался, пока судно стояло на якоре на побережье, внезапно стало еще хуже. Теперь, когда все были заперты в трюме, помещение было «настолько переполнено, что у каждого едва было место, чтобы повернуться». Невольники были спрессованы друг с другом, так что каждому досталось столько же пространства, как трупу в гробу. «Цепи раздирали» кожу запястий, лодыжек и шей. Рабы страдали от сильной жары, плохой вентиляции, «обильного пота» и морской болезни. Зловоние, которое сначала было «отвратительным», стало «абсолютно убийственным», потому что запах пота, рвоты, крови и «бочек с нечистотами», полных экскрементов, «почти задушили нас». Крики ужаса мешались со стонами умирающих [162].
Запертый в трюме, возможно из-за плохой погоды, в течение долгих дней, Эквиано наблюдал, как его товарищи по плаванию превращались «в жертвы самоуверенной алчности их покупателей». Судно было наполнено беспокойными духами мертвых, которых невозможно было похоронить как положено. Такие условия «унесли многих», большинство из-за «кровавой лихорадки» или дизентерии. В заливе Биафра наблюдалась одна из самых высоких смертностей во всех областях работорговли, и восемь месяцев, пока корабль «Огден» собирал свой невольничий «груз», только усугубили ситуацию. Сам Эквиано тоже заболел и ожидал смерти. К нему вернулось желание умереть, и он надеялся «положить конец моим страданиям». Когда мертвецов выбрасывали за борт, он думал, «что, оказавшись на глубине, они более счастливы, чем я. Я завидовал им и той свободе, которой они наслаждались, и часто желал поменяться с ними местами». Эквиано считал, что те, кто совершил самоубийство, выпрыгивая за борт, становились счастливыми и свободными и явно поддерживали связь с людьми на судне [163].
Но упрямая и стойкая жизнь побеждала ужас и жажду смерти. Общение с собратьями по несчастью помогло Эквиано выжить. Этим он обязан отчасти невольницам-женщинам, которые хотя и не принадлежали к народу игбо, но умывали его и по-матерински о нем заботились. Так как он был ребенком, его не привязывали, а так как он болел, то оставался «почти постоянно на палубе», где наблюдал все более суровую диалектику дисциплины и сопротивления. Команда становилась более жестокой, так как невольники пытались использовать все доступные средства сопротивления. Эквиано видел, как несколько человек из его голодных соотечественников украли несколько рыб, за что были злобно выпороты. Немного позже, в день, «когда море было гладким, а ветер слабым», он заметил, как три невольника вырвались и, перепрыгнув за борт через сетку, бросились в воду. Всех остальных команда тут же схватила и заперла в трюме, чтобы не увеличивать число самоубийств (Эквиано был убежден в смерти беглецов), затем команда спустила лодку, чтобы вернуть тех, кто прыгнул за борт. На судне поднялся «такой шум и беспорядок, которого я никогда не слышал прежде». Несмотря на усилия команды, двоим невольникам удалось достичь цели — они утонули. Третьего вернули и жестоко выпороли на палубе за то, что он «пытаться предпочесть смерть рабству». Так Эквиано описал культуру сопротивления, которая формировалась в среде невольников.
Часть стратегии сопротивления самого Эквиано состояла в том, чтобы расспрашивать матросов о работе корабля. В итоге это стало его путем к освобождению, потому что он тоже станет матросом, будет получать жалованье и выкупит свою свободу в возрасте двадцати четырех лет. Он писал о себе как о немногих людях на борту, которые были «самыми активными», что на морском языке XVIII столетия означало быстроту в выполнении судовых работ. Наблюдая за тяжелым трудом матросов, он был очарован и в то же время заинтригован их использованием квадранта36: «Я часто с удивлением наблюдал, как матросы проводят наблюдения, но я не понимал, что это означало». Матросы заметили любопытство умного мальчика, и однажды один из них решил ему помочь. Он позволил Эквиано взглянуть через линзу. «Это усилило мое удивление; и я теперь был убежден больше, чем когда-либо, в том, что это был другой мир и каждая вещь здесь была волшебной». Это действительно
Барбадос
Вскоре на горизонте показался другой мир. Увидев землю, команда «громко закричала» и проявляла разные «признаки радости». Но Эквиано и остальная часть пленников не разделяли их волнения. Они не знали, что думать. Перед ними лежал Барбадос, центр исторической сахарной революции, жемчужины в короне британской колониальной системы и одно из наиболее полно реализованных и, значит, более жестоких работорговых обществ мира. Плантации маленького острова были конечной целью пути для большинства пленников на борту судна [165].
Когда корабль бросил якорь в переполненной гавани Бриджтауна, скрытого за лесом мачт разных судов, Эквиано и его товарищей по трюму накрыла новая волна страха. В ночной темноте на борт поднялись странные новые люди, и всех невольников вывели на главную палубу для осмотра. Торговцы и плантаторы, возможные покупатели, начали сразу же тщательно рассматривать Эквиано и его товарищей по плаванию. «Они также заставляли нас прыгать, — вспоминал Эквиано, — и показывали на берег, давая нам знать, что мы должны пойти туда». Они собирали пленников в «отдельные связки» для продажи.
Все время Эквиано и, возможно, остальные «думали, что эти уродливые мужчины собираются нас съесть». Скоро всех вернули назад в трюм, где их охватил новый ужас. Как Эквиано объяснил: «Предчувствия вызывали столько страха и дрожи, что всю ночь были слышны только горькие крики». Как долго это продолжалось, неясно, но в конечном счете белые посетители доставили на корабль «с берега несколько старых рабов, чтобы нас успокоить». Эти ветераны плантации Барбадоса «сказали, что нас не съедят, но заставят работать и скоро отведут туда, где мы увидим многих наших соотечественников».
Тактика, как оказалось, сработала: «Эти слова нас убедили; и вскоре после того, как мы сошли на землю, нас окружили африканцы всех языков».
Теперь Эквиано и другие были переправлены на берег, в «торговый двор», как он назвал место, где «нас всех держали вместе как овец в отаре, без различия пола или возраста», что могло показаться странным после таких разделений на корабле. Несмотря на мрачную неопределенность новой ситуации, достопримечательности Бриджтауна наполнили Эквиано новым удивлением. Он заметил, что здесь были выстроены высокие здания, совсем не такие, как были в Африке. «Я был удивлен еще больше, — отметил он, — когда увидел людей верхом на лошадях. Я не понимал, как это было возможно; и решил, что они использовали какие-то заклятия» [166]. Другие его товарищи по неволе, однако, так удивлены не были. Некоторые «пленники» из отдаленных частей Африки, без сомнения из северной саванны, заметили, что лошади «были такими же, как у них в стране». Другие говорили, что их собственные лошади были «крупнее, чем те, которых я тогда увидел» [167].
Несколько дней спустя продажа началась с «драки». Торговцы выстроили живой товар во дворе, затем прозвучал сигнал барабанной дроби, и покупатели вступили в отчаянную схватку за рабов, которых они хотели купить. «Шум и гвалт» испугали африканцев, они приняли алчных покупателей за вестников своей гибели. Некоторые все еще боялись каннибализма. Страх был оправдан, поскольку большинство будет съедено заживо — во время смертельно изнурительной работы по производству сахара на Барбадосе.
Теперь настало время для третьей разлуки, когда были разорваны связи, возникшие на корабле во время стоянки на якоре у побережья Африки и на Среднем пути через Атлантику. Эквиано отметил, что, без всякого сомнения, в этот момент «были порваны все взаимоотношения, и большинство друзей никогда больше не увидит друг друга». Он вспоминал грустную судьбу нескольких братьев, которых держали вместе в мужском помещении на корабле и которых теперь продали по отдельности разным хозяевам. Он писал, что «было мучительно смотреть на них и слышать крики, когда их уводили друг от друга». Мужей отрывали от жен, родителей от детей, братьев от сестер. Но горевали и рыдали не только кровные родственники, страшась разлуки. Многие страдали оттого, что у них отбирали «самых близких друзей», после того как похищенные из своих родных деревень невольники объединились в «своих страданиях и печали» на борту судна. Некоторые из этих людей были вместе на корабле целых восемь месяцев еще до начала плавания по Среднему пути. Они подбадривали и поддерживали друг друга во «мраке рабства». У них было единственное утешение, которое Эквиано назвал «маленьким счастьем быть вместе» — когда они вместе страдали, вместе сопротивлялись и вместе пытались выжить. Новое сообщество, которое возникло на борту судна, теперь рвали на части, забирая невольников «в разные стороны». С глубокой печалью Эквиано отметил, что «каждое нежное чувство», которое зародилось на борту судна, теперь было принесено в жертву алчности, роскоши и «жажде наживы» [168].
Долгий путь
Для Эквиано и некоторых из его товарищей по плаванию Средний путь не завершился на Барбадосе. Некоторых из них «не смогли продать из-за их страданий». Очевидно, мучительное плавание повлияло на их здоровье и превратило здоровых людей в изнуренных, больных и подверженных меланхолии. Покупатели, судя по всему, сомневались в том, что они выживут, и не стали их покупать. Эти люди стали «рабами, от которых отказались». В течение нескольких дней они оставались на острове, потом их посадили на небольшое судно — шлюп, возможно «Нэнси», владельцем которого был Ричард Уоллис. Корабль направлялся по реке Йорк в Вирджинию. Второе путешествие было легче первого. По сравнению с работорговым судном невольников на борту теперь было намного меньше, воздух был чище и пища лучше, поскольку капитан хотел откормить рабов для выгодной продажи дальше на севере. Эквиано писал: «В этом путешествии нам жилось лучше, чем тогда, когда мы плыли из Африки, у нас было много риса и свинины». Но все равно это было слабым утешением, так как Эквиано переживал из-за разлуки с друзьями, которых продали на Барбадосе: «Теперь я полностью потерял последнее утешение, которым я наслаждался, разговаривая с моими соотечественниками; женщин, которые умывали меня и заботились обо мне, увели в разные стороны, и я никогда больше никого из них не видел». Но если бы они встретились, узы корабельной дружбы снова бы возобновились [169].
Мальчику удалось подружиться с африканцами на борту этого шлюпа, даже при том, что они не говорили на его языке. Но вскоре и эти связи оказались разорваны, так как, когда они приплыли в Вирджинию, «все мои товарищи были отправлены в разные места, и я остался один». Снова оказавшись в одиночестве, он стал завидовать тем, кто был продан вместе с другими крупными партиями. Он объяснил, что «чувствовал и считал себя более несчастным, чем мои товарищи; они хотя бы могли разговаривать друг с другом, у меня же не было никого, с кем я мог говорить и кого я мог понимать». В этой ситуации он снова начал думать о смерти: «Я постоянно горевал и тосковал и ничего не желал, кроме смерти».
Эквиано оставался в жалком одиночестве, пока бывший морской офицер, а теперь капитан работоргового судна, Майкл Генри Паскаль, не купил мальчика в подарок кому-то в Англии. Эквиано оказался на борту «Трудолюбивой пчелы», «прекрасного крупного судна, загруженного табаком и прочими товарами, которое было готово к отплытию». Средний путь мог казаться бесконечным плаванием, но теперь, по крайней мере, он находился на глубоководном судне, целью которого не была транспортировка рабов. Условия жизни здесь были лучше: «У меня был гамак, чтобы лежать, и много хорошей еды», и на первый взгляд все на борту корабля «относились ко мне очень любезно, совсем не так, каким было отношение белых прежде». Вероятно, они не были злыми духами, и постепенно всеобъемлющий и наполняющий душу страх перед «белыми людьми» начал постепенно отступать: «Я стал понимать, что не все они одинаковые». Он также начал говорить на английском языке с членами команды и продолжал изучать работу судна.
Возможно, самым важным из всего, что произошло с Эквиано на этом рейсе, было знакомство с новым товарищем по плаванию, мальчиком приблизительно пятнадцати лет, по имени Ричард Бейкер. Сын американского торговца невольниками (который сам имел много рабов), Ричард получил хорошее образование, обладал «самым любезным характером» и «большим умом». Бейкер помогал африканскому мальчику, «он относился ко мне с большим интересом и вниманием, а я в ответ очень полюбил его». Они стали неразлучными друзьями, Бейкер был переводчиком Эквиано и научил его многим полезным вещам.