Удивительные зрелища у калмыцкого народа. Когда некоторые из калмыков, дожив до двухсот или трехсот лет, теряют силу, больше не могут ни сесть на коня, ни сойти [с него], их родственникам надоедает выводить их гулять; тогда они варят хвост жирной свиньи, хвост этот по очереди забивают старику в горло и [тем] убивают его, молвив: «Он умер борцом за веру». Все они едят друг друга, однако совершается это по жребию и [только] если кто умрет. К примеру, имеются люди, называемые «карпа»[311]. После тайша-шахов [первое] слово принадлежит им. У этих людей карпа имеется четырехгранный деревянный жребий. Этому жребию много тысяч лет, и достался он от предков. Каждая сторона этого жребия выкрашена яркой краской в особый цвет.
И вот, если случится, что человек умер, то, чтобы определить его судьбу, бросают жребий. Если выпадет красный цвет, /
Даже когда умер одни из сыновей Мончак-шаха, они на огне превратили его в кебаб, выпустили жир и кровь и съели. Причем когда ели — радовались и веселились. Когда я, ничтожный, проходил мимо, они и меня приглашали к трапезе. «Подойди, — говорили они, — поешь и ты сына нашего падишаха!» Я, ничтожный, сказал: «О, разве мясо человека едят?» Они ответили: «Ха, [конечно], едят! Вот мы едим его мясо, чтобы душа его вошла в душу одного из нас и таким образом разгуливала, не ведая смерти. Ничего вкуснее, чем мясо свиньи, змеи, человека, наш отец сотворить не мог». Тогда я спросил: «А кто это — ваш отец?» Они ответили: «Хаша Сым Хаша», теперь мне трудно даже написать это слово.
Они — кяфиры, заблудшие; что такое воскресение и воскрешение, вес и весы, рай, ад и чистилище, что такое четверокнижие и пророк, религиозные предписания и сунна — они вовсе не знают. Пожалуй, они — вид скота в образе людей, дети некоего «нечто». Я спросил: «О люди! Разве человеческое мясо едят? Разве оно не горькое?» Один старый калмык сказал: «Горькое, так не ешь. Но если хочешь узнать его вкус, поцелуй женщину один раз; узнаешь, как вкусно. Если бы ты ел человеческое мясо, то обрел бы вечную жизнь, жил бы так же долго, как мы». В тот час кебаб из трупа одного человека поедали сорок-пятьдесят калмыков; его жиром они смазывали себе лица, глаза, туловища; кости же закапывали в землю. [Это было] удивительное и редкостное зрелище.
И — упаси Аллах! — если к ним в плен попадает [человек] из Турции или быстрый как ветер татарин из Крыма, они, не откладывая до вечера, бросают жребий, после чего варят человека и съедают. Вот такой это народ — людоеды. Они совершенно не ведают, что такое бог и пророк, рай и ад. Только и знают шахов Тайшу и Мончака. А если один из шахов умрет, его съедают. Но если возжигают огонь, ему непременно поклоняются. И поэтому сжигают умерших на огне.
Но у них имеется одно прекрасное качество: они никогда не лгут. И даже не знают, что такое ложь. Не знают также, что такое прелюбодеяние, педерастия, /
Все они — отважный народ богатырей. Никогда не бегут от смерти, так как верят в перевоплощение. Они говорят: «Если это мое тело умрет, то моя душа с ребенком, находящимся во чреве чьей-нибудь жены, непременно еще раз придет в мир молодым юношей».
Их снаряжение и оружие. Все они носят луки, стрелы и копья. Стрелы их — из тополя Чина и Фагфура, толщиною в палец; железные наконечники величиною с ладонь. Они постоянно затачивают наконечники на [особом] камне — «камне счастья», делая их [острыми] как бритва. А стрелы они метают с самого близкого расстояния, ибо эти стрелы на далекое расстояние не достают. В колчанах же у них пять-шесть стрел, не больше, потоку что наконечники из очень тяжелого железа. Луки у них из Хатая и Хотана — толщиной в руку. Сабли же встречаются редко. Но непременно требуется, чтобы в руках были копья. В самом крайнем случае вооружение состоит из [одной только] пики. На поясе у каждого — от пятидесяти до ста длинных острых ножей. Когда они приходят для грабежа и разорения, этими ножами они не дают врагу ни отсрочки, ни пощады. Каждый из них седлает и ведет с собой пять-десять коней.
Удивительное зрелище. Сидя на лошади, они не держатся руками за узду. У них имеются своеобразные деревянные стремена из земли Чин. Два конца узды привязаны к стременам. А два [других] конца узды проходят через железные кольца в обе ноздри и в уши коня. Лошади простых людей не имеют во рту повода, то есть узды. Все поводья укреплены у обеих ноздрей коня. Когда они скачут на коне и поводья связаны со стременами, они могут править поводьями с помощью ног, а обе руки заняты оружием и снаряжением.
В этой Кыпчакской степи нет никаких рудников, поэтому у них нет серебряных денег. Вследствие того что нет также и железных рудников, они пользуются одним и тем же ножом, [получая его] по наследству от предков. [Здесь] мало сабель из железных полос, мало железных стремян. А наконечники копий — [обычно] из рогов дикого буйвола или быка. Тем не менее [их] копья пронзают кремень...
/
Далее, ссылаясь на свидетельства калмыков, ногайцев и поволжских татар-хешдеков, Эвлия Челеви очень пространно и путано повествует о паломничестве калмыков к своему святилищу.
Один раз в пятьдесят, шестьдесят, а то и в семьдесят лет замерзает огромная Ледяная река, которая находится на границе этого и другого миров. Вот тогда сто — сто пятьдесят тысяч калмыков собираются в громадный караван и, погрузив талкан, сухое кислое молоко и вяленую рыбу, на пятистах-шестистах тысячах лошадей отправляются в дорогу. Добравшись до края мрака, калмыки поспешно переправляются через Ледяную реку. Затем путь их пролегает через Страну мрака. Поход до подножия гор Каф продолжается в течение шести долгих месяцев. /
/
Калмыки не сразу совершают паломничество к своей Каабе, а прежде сорок дней отдыхают в ее окрестностях, представляющих собой волшебный сад в Стране света, ибо здесь никогда не заходит солнце. В этом саду растут цветы, распространяющие далеко вокруг сильнейший аромат, и деревья, плоды которых оказывают на людей чудесное, бодрящее действие. Там есть большая река, в которую впадают ручьи разноцветной воды. Старый человек, испив этой воды, становится молодым и сильным. Под деревьями парами расхаживают певчие птицы величиной со льва. Они питаются опавшими плодами. Калмыцкие лошади, зачатые в этой местности, живут по сто лет и отличаются высокими боевыми качествами.
/
Вкусив блаженную жизнь в этом райском саду и узнав спою дальнейшую судьбу из уст одного из предсказателей святилища, калмыки вновь собираются и, захватив с собой сколько могут чудесных плодов, возвращаются домой все той же мучительно-трудной дорогой.
По поводу множества подразделений калмыцкого народа. Они покорили [весь] мир, сделались миродержцами, охватили [весь] лик земли. У них двенадцать падишахов.
[О первых двух калмыцких шахах]. [Одни] — Тайша-шах, у которого мы побывали вместе с нашим баном-послом, [другой] — сын первого, Мончак-шах, постоянно живущий в этом Малом Хейхате. А его отец, /
Относительно калмыцкого тайша-шаха Кураса[314]. Он владеет войском 2 раза по 100 тысяч, находящимся на берегу реки Яик; к северу от реки Волги, на той стороне, где мы ходили в течение трех месяцев, а также [своими] подданными — ведущими кочевую жизнь ногайцами и хешдеками числом 6 раз по 100 тысяч.